Отец
  
Я ночевал в твоей квартире.
 А ты, и вымолвить не сметь,
 Уже в чужом постылом мире
 Спал, обнимая суку-смерть.
 В углу поблескивала елка, -
 То Новый год оставил след.
 Уже осыпались иголки
 Под тяжестью шаров-планет.
 И бились вдребезги планеты
 Слетая с елочных небес.
 И я, не веривший в приметы,
 Открыл окно в морозный лес.
 Там, перед Старым Новым годом,
 Двенадцать дней в небытии
 Космическим прощальным кодом
 Морзили в ночь глаза твои.
 Ты встретил год и сразу умер,
 Ты, не простившийся со мной,
 Скончался в новогоднем шуме, -
 Соседи пили за стеной.
 Слеза скатилась по иконе.
 Легко вздохнули подлецы.
 А там, под снегом на балконе,
 Напрасно стыли холодцы.
 На кухне, кремами сверкая,
 Искрился торт, как шапито.
 Но, собирало души в стаи
 Неугомонное Ничто...
 Последней небытийной ночью
 Я отдыхал в твоем дому.
 Ничто, оставив многоточие,
 Ушло по сердцу и уму.
 Торт отсверкал, засох и рухнул.
 Я спал взволнованно дыша.
 И веткой в форточку на кухне
 Всю ночь скреблась твоя душа.

16 сентября 1988 г. 


Утро
  
Ночной судья, походкой конокрада
 Ушел, с собой присяжных уводя.
 Усталый гонг - фонарь на ветках сада
 Еще горит под струями дождя.
 Окно сереет, наливаясь прозой
 И избавляет кресла от теней.
 Я так устал от ужасов допроса,
 Что еле смог добраться до сеней.
 Умылся. Никакого избавленья.
 Как надзиратель пялится окно.
 Шипят по лужам звездные каменья,
 Бросаемые предками на дно.
 Лед с крыши обрывается, дымится
 И бьется о промокшее крыльцо.
 Ждут перелета в дальних странах птицы
 И ждут разгула стаи подлецов.
 Придет весна и совесть рассосется,
 Как этот лед, по-мартовски рябой.
 Опять начнется пьяный дрейф без лоций
 И бортовая качка под гульбой.
 Ну, а пока, одевшись виновато,
 Я погружаюсь в город полный льда,
 Чтоб снова ждать простывшего заката
 И репетиций Страшного суда...

20 сентября 1988 г.
Электричка
  
По электричке проржавелой
 Иду вагонами в конец.
 И опасения, и веру
 Она выводит из сердец,
 Как дождевой червяк пропустит
 Меня сквозь кольчатость свою.
 И нет ни радости, ни грусти,
 И безысходно, как в раю.
 В вагонах взгляды пассажиров,
 Как непролазный бурелом.
 На них лоскутьями эфира
 Оставлю память о былом.
 И оцарапанный, и голый
 Я буду видеть звездопад, -
 Как завывающие села
 Летят в клокочущий закат.
 Ни одному не удержаться
 На скользком теле бытия.
 Тьма их читает, как абзацы.
 В каком же сказан буду я?
 Несутся в вечность перегоны
 И я, вдыхая дымный свет,
 Молюсь: хватило бы вагонов,
 Чтоб соскоблить остаток лет.
 Пусть опростав, пустой бутылкой
 Швырнут на гравий. И во тьме
 Я буду чувствовать затылком
 Как ночь склоняется к зиме.

12 июля 1989 г.
Трехлетний Саваоф
  
Я захотел опять уйти
 В твое Евангелие детства,
 Нырнуть, как в моющее средство
 В непогрешимость во плоти.
 Бельмо знакомого звонка,
 От боли взвизгнула квартира.
 Вот слышу: выключатель мира
 Во тьме нащупала рука.
 Щелчок. Зажегся мягкий свет,
 А, вот, вселенная исчезла.
 И, за окном, зияла бездна
 Без звезд, туманностей, планет.
 Ты мне открыл, впустил меня.
 Глаза в глаза. Одни в начале.
 Ты - это я, но без печали,
 Я - это ты, но без огня.
 Трехлетний рыжий Саваоф,
 Лишь ты, не зная о грядущем,
 Мог сделать из хаосной гущи
 Весь этот мир посредством слов.
 Мы все творцы, увы, до трех,
 Потом нисходим до героев,
 А после - вовсе ходим строем
 И в женщин извергаем слог.
 Нам, все узнавшим до конца,
 Запутанным, что катакомбы,
 Даны не головы, а пломбы,
 Что опечатали творца...

 Я выплакался и уснул.
 Ты гасишь свет, включаешь космос.
 А он, в прожорливости костной,
 Твой дом проглотит, как блесну.
 И, на веревочках орбит,
 Как драндулетик тарахтящий,
 Ты тянешь сон мой к смертной чаще
 Сквозь жизнь, по гравию обид.

28 сентября 1989 г.

 Волок

Вся жизнь, как будто не моя,
 Как будто пробный шар дается, -
 На каждый случай бытия
 Написано по тому лоций.
 Опять тома, как топоры
 Срываются на шею с полок.
 Стрелецкий эпилог игры.
 Спешу в другую. Волок. Волок.
 Через сердца и города,
 Оставив борозды на суше,
 Мы тянем дряхлые суда, -
 Безкилевые наши души.
 Остойчивости никакой,
 Но, намотав на горло мили,
 Я с каждой новою рекой
 Все равнодушней к оверкилю [1].
 Давно шепчу себе : - Смирись!
 Зачем успех, карьера, слава?
 По сути, что такое жизнь, -
 Система волоков и сплавов.
 Из детства, словно из варяг,
 В неотрихтованных увечьях
 Я пру льдинам января
 И буреломам междуречий 

04 декабря 1989 г.


Кризис
  
Об этом дне меня предупреждали
 Приметы, сны, прохожие в ночи.
 Как мотыльки крылатые сандалии
 Кружили у оплавленной свечи.
 Покрылось небо звездной аллергией
 И был Господь бетховеновски глух.
 Безвдохновенность - жуткая стихия,
 Ломала мысли, разрушала дух.
 То столбенел, как пыль в потоке света,
 То расходился, как песчаный шторм,
 Как будто я не уложился в смету
 Дозволенных мне свыше мыслеформ.
 Удушьем дефицит четверостиший
 Перекрывал все помыслы и сны.
 И надо мной, с домов срывая крыши,
 Штормило море Кризисов Луны...
 Продрал глаза в каком-то ресторане.
 Бандиты. Бабы. Сигаретный дым.
 Застыла корка на душевной ране,
 Я, словно причастившись, стал другим.
 Мне что-то бредил местный вышибала,
 А я ни слова вымолвить не мог, -
 Меж разностью моих потенциалов
 Опять пошел пропахший светом ток.
 Я выбрался на воздух угарело,
 Стоял разврат у двери на часах
 И кто-то чиркал метеорным мелом
 В невыносимо терпких небесах.
 Я убежал. Я мчался, что есть мочи,
 Меня терзали рифмами слова.
 Болиды, - перья стемфалийской ночи,
 Трещали, как с похмелья голова.

02 августа 1990 г.
Анахоресис
  
Анахоресис - бегство в пустыню.
 Ложь оборвала общенья струну,
 Словно укрылся безмолвною синью,
 Словно вдохнул полной грудью волну.
 Было так весело, так бесшабашно, -
 Водка - святой эсперанто Земли.
 Бог развалил Вавилонскую башню,
 Время повисло, как в бреднях Дали.
 И никого. Я стою Диогеном
 В полдень, в миру, со своим фонарем.
 Словно по высохшим руслам, по венам
 Эхом расходится вымерший гром.
 В полном отшельничестве микрокосма
 Я с немотою один на один.
 В спутанных мыслях, как в мамонта космах
 Хаос, Создатель и голубь, и Сын.
 Кто-то по-прежнему рвется на нерест,
 Я - отработан и сморщен, как жмых.
 Может быть, позже вернусь в эту ересь,
 Что называется миром живых.
 Дни там глупы, похотливы, капризны,
 Словно сошедшие с Босха картин.
 Только страдания - признаки жизни,
 Как утверждает Святой Августин.

30 декабря 1994 г.
Колокола
  
Ночами мне слышны колокола,
 Как будто с отдаленных колоколен,
 Как эхо старой затаенной боли
 Стучит сквозь повседневные дела,
 Пытается пробиться сквозь пласты
 Однообразных суетных событий.
 Но глохнет звук в дешевом ватном быте,
 Теряется тревожность чистоты.
 В объятьях женщин, дома за столом,
 На партактивах и в пустых вагонах
 Я вспоминал про эти перезвоны,
 Не понимал: о чем они, о чем?
 Не убивал, не очень сильно врал,
 Не крал, хотя не очень и давали.
 По мне не зарыдает от печали
 Девичьих губ сверкающий овал.
 И, вот, однажды, мрак притих, как зверь
 И только ливень барабанил в крышу.
 Я ясно понял - просто я не вышел
 И выход закрывается, как дверь.

08 октября 1997 г.
[1] Оверкиль – опрокидывание судна килем вверх
назад