| | Пролог Все длилось уж который год.
Одесса. Эра передела.
Болтало по ветру народ,
Как освежеванное тело.
На улицах скрипела пыль,
На пляжах мошкара и тина.
Неслышно наступала быль,
Блестящая, как гильотина.
Все знали, - близок перелом
И победит одна структура,
Не уживутся за столом
Достаток и номенклатура.
Но не сулил астропрогноз
Конца или начала Света.
Серо. Обыденно до слез.
Боролась область с горсоветом. Стояло лето на углу.
После затишья заряжали
Кому хулу, кому хвалу
Для эпитафий и скрижалей.
Застыла пасмурная высь,
Похолодало от безверья.
Два авангарда поднялись,
Настроив камеры и перья.
Сошлась четвертая орда [1],
Не взяв ни библий, ни коранов,
Лупить друг друга по мордам
Через газеты и с экранов.
Настало время летних гроз,
Вот-вот захлещет по живому.
Лишь обыватель произнес:
- Чума на оба ваши дома! Часть первая И в воскресенье началось
Взошла критическая масса.
Торговцы выплеснули злость,
Перегораживая трассу.
Лавина слухов подняла
На рынке “Южный” беспорядки [2].
Не находившей корень зла,
Толпе нужна была разрядка.
- Вас собираются продать
Жидам, кавказцам, «Интергазу»!
Жгла губернаторская рать
Муниципальную проказу.
Пришла бунтарская страда, -
Рассадник подлости и мрака.
Бурлила мутная вода,
Из глубины всплывала драка.
Крик, ругань, кругом голова.
Пикеты. Транспортные пробки.
Бритоголовая братва
Спиртным разогревала робких.
Ну, а по краю суеты,
Власть солидарная с народом,
Лениво щурились менты, -
Цепные голуби свободы. Приказ - хранить нейтралитет.
Пусть город захлебнется бунтом,
Раз управляют им не те.
А наведет порядок хунта! Стемнело. Тромбы облаков
Пытались небо обесточить.
Над баррикадой из лотков
Тяжелый дух июльской ночи.
На разговор приехал мэр.
Гнев стих, пошло раскрепощенье,
Сквозь бурелом ночных манер
Рубили просеку общенья.
И, вроде, найден компромисс,
Но провокаторы бессонны
И смуту вызвали “на бис”,
Как местечковые масоны.
Оскалив желтые клыки,
Под “крышей”, весело и дружно,
Снесли забор штурмовики
И оккупировали “Южный”.
А тут и судьи “при делах”,
Нашлись поборники закона.
- Все справедливо! Ни на шаг
Из унитарного загона!
Вот так и варимся в дерьме:
Курорты, рынки, их доходы, -
Все коммунальное в уме,
А в жизни - “собственность народа”. Сраженье стихло. Отошли
Назад потрепанные части,
Бросая в рыночной пыли
Свои сомнения и страсти.
Казалось, будни впереди,
Лишь перестреливалась пресса.
Кто знал, что у меня в груди
Объект убойнейшего стресса?
Я не командовал полком,
Не надрывался, как баллиста,
Я изучал горисполком,
Был “головным” специалистом.
Сказала партия : - Давай!
И я давал, зубрил науки
Делить убогий каравай
На город миллионорукий [3].
Бои, казалось, далеко,
Но в ГИК, сопротивляясь мраку,
Ворвались жены рыбаков
И увлекли меня в атаку. Глодал “Антарктику” [4] порок.
Во избежанье катастрофы,
В ночь капитан снимал “Восток” [5]
С двадцатимесячной Голгофы,
Под звук архангельской трубы,
Из под ареста, из Марокко,
- Я не хочу возить гробы!
Орал в радиограммных строках [6].
Всех возмущение взяло.
Ходили слухи в экипаже, -
Плавбазу продают на лом,
С зарплатой тоже будет лажа.
Под вой конторских упырей
“Восток”, сквозь подлость и уловки,
Пришел на ильичевский рейд
И бросил якорь забастовки.
Я был направлен в эту брешь
В редутах областной конкисты.
Со мною освещать мятеж
Ушла команда журналистов.
Разволновались “погранцы”,
Ревели слуги рыбмагната.
Но на буксир, что рвал концы,
Прорвались я и оператор.
Мы, под арестом отсидев,
Пока закон трусил плавбазу,
Нырнули в забастовки зев,
Как будто вырубили фазу, -
Упали в правовую тьму,
В жар ЦПУ и лазарета,
Где жизнь напомнила тюрьму,
Надежда под пудовым вето.
Мы записали этот мир,
Надрывный, точно голос барда,
Балладой бросили в эфир
Ночными новостями “АРТа [7]”.
А утром семьи моряков
Шли на рыбпорт, нахмурив лица,
Спасать из крепостных оков
Своих измученных кормильцев.
Стоял ужасный солнцепек,
Страдали женщины и дети.
Но гнев, как взведенный курок,
Готов был высечь буйный ветер.
И свита Кравченко всерьез
Взялась за экипаж “Востока”.
От обещаний до угроз,
Запанибрата и жестоко.
Деньгами буйство усмирив,
Пообещав решить вопросы,
Они зачистили нарыв
И пригасили гнев матросов.
А те подумали : - Ну, что ж,
Побастовали и довольно.
Искоренять в Одессе ложь?
Мы не эпические воины.
Погрязших во вселенском зле
Не уличишь на жалких гривнях.
На этой проклятой земле
Правдоискательство наивно.
Переварись хоть в кипяток, -
Стоят утесы беспредела...
От безысходности “Восток”
Прижал к причалу свое тело.
Цинично навевали жуть
Оркестра глупые раскаты.
Плавбаза завершала путь
Вся в забастовочных плакатах.
Но городу не до нее, -
Пришло известие по транку [8]:
Вся область встала под ружье,
С утра убили Деревянко [9]. Сдавила город боль вины,
Молчал расстрелянный редактор.
И были все поражены,
Как будто выбросил реактор.
Всех ошарашила беда,
Свела, как тетива бурлачья.
Темнела в небесах вода,
Готовая излиться плачем.
Но фарисеи на посту:
- На Думской прячется убийца!
Народ, ату его, ату,
Приди возмездием упиться.
И крикуны несли в зобах
Запасы мерзости и яда.
- На ГИК [10] повесить всех собак!
И убиенных, если надо.
И действо превращалось в фарс,
И те, кого клеймил покойный,
Срывались, как на судный “фас”,
Несли портреты, как иконы.
Ленивый, да и тот метнул
Ручонкой каличной свой вызов.
И проштампован был разгул, -
Сплошь губернаторская виза.
Опавший дождь стонал в пыли.
Свечою колебалась вера.
Аж из столицы привезли
Булыжник, чтобы кинуть в мэра.
Провинциальный Судный день.
Глобальна скорбь. Убога ссора.
И лишь редактор, словно тень
Молчал о судьбах Эльсинора [11]. Часть вторая Из зимней Пущи [12] к нам пришла
Эпоха дележа богатства.
Тянули с общего стола,
Назвав разделом святотатство.
Под шум национальных благ
Разворовались, как чумные.
И все под герб, и все под флаг,
И так же пыжилась Россия.
Национальное “свое”.
За это грудью, пузом встанем!
А здесь такое же ворье,
Как и в далеком Казахстане.
Сертификаты, банки, траст...
От обдираловок стемнело.
Для многих новой жизни пласт
Стал просто черным, как Отелло.
Мы были все разорены
Под построенье нацдержавы.
Но, правда, не было войны,
Ну, горсть воров пересажали...
И, надо должное отдать,
Чуть дали на себя трудиться.
Была в болоте эта гать.
Недолго. Но светлели лица.
Кто мог добиться своего
И в производстве, и в торговле, -
Уже не совратишь его
Коммунистическою голью.
Но, будет, что за маскарад?
Демократическою новью
Явилась новая кора,
Но тот же ствол и с той же кровью.
Знамена? Это ерунда!
Цвета меняя, как перчатки,
Мутировавшая среда
Имела те же отпечатки.
На судьбах новых “громадян”
Опять знакомый след удава.
В высокий кабинет входя
Смекаешь: - Что менялась, право?!
Лицо? Манеры? Ренессанс!
Знакомая до боли правда:
Дать прорости, поверить в шанс...
Да и побить чиновным градом. Был выход (думали сперва), -
Отстроить свою хату с краю.
Блакытно-красная братва
Пусть душит в общем, не вникая.
И в удушеньи был свой люфт, -
Желание в Совет Европы.
И, как бы монстр не был лют,
Пришлось ему оставить тропы,
Пришлось дать волю городам
(Хоть на бумаге, но приятно).
В пустыню хлынула вода,
Надежда замывала пятна.
Возник муниципальный пыл,
Светлела даль и облик улиц.
В такую пору мэром был
В Одессе некто Э. И. Гурвиц. В партаппарате был закон:
Везде по очереди, строем.
С военных, канувших времен
Ни мучеников, ни героев.
Есть только Партия. Она
Уравновешена наружу.
И всяка тварь ее должна
Подняться, выпотрошив душу.
Парторг, инструктор, секретарь...
И в административной части.
Короче, очередь свята
Для всех, кто варится во власти.
Сменились вывески. Но им
Понятно было: - Залепуха!
Есенинский “как с яблонь дым“,
И надо ждать, готовить брюхо.
Но, в гущу этих пузырей,
Как первый проблеск новой эры,
Проник картавящий еврей
И влез без очереди в мэры. Приятно вспомнить этот визг,
Вой отлученных от кормила.
Заезженных, как старый диск,
Их не спасут ни ложь, ни сила.
Они уже обречены
Стать пылью под ногами Клио.
И верилось, что без войны
Они стекут на дно залива,
Оставив чистой, как слеза
Непокоренную Одессу.
Жаль, не придумал тормоза
Для этих повелитель бесов.
Наивно верилось тогда,
Что перевернута страница,
Что порто-франко [13], как звезда
Осветит одесситов лица.
И двухсотлетний юбилей,
Пришедший вслед за новой властью,
Казалось, выгнал из аллей
Тоталитарные напасти.
Я помню праздничный салют.
Моя веселая подружка
Лила нам на головы брют [14],
Воссев у мэрии на пушке,
И, сотрясая пустоту, -
Страну, где мы лишились веса,
Рождала новую мечту,
Кричала в ночь: - Виват Одесса! Не думайте, что я фанат,
Апостол гурвицевской веры
И мне любовней серенад
Казались все приказы мэра.
Он был не ангел и не бог,
И далеко не однозначен,
И, вместе с тем, что нас берег,
Ловил за хвост свою удачу,
Авторитарен был порой,
Не равнодушен к дифирамбам,
Борясь с бюджетною дырой,
Щемил дельцов, кто ниже рангом.
Команда, Бог ему прости,
Была подобрана вслепую
(И он пожнет в конце пути
Свою судьбу в их поцелуе).
Процент ворюг и подлецов
Был там не меньше, чем в Системе.
И он, как первое лицо,
Под град ударов ставил темя,
А, так как сам уже звучал
Системаборцем и занозой,
То получал двойной накал
Ожесточенья и угрозы.
Но, самый, что ни есть “кваснюк [15]”
Не сможет отрицать прорыва, -
При Гурвице сложился круг,
Раскрепощенной, словно грива,
Одесской вольницы идей,
Общественных организаций
И новомыслящих людей,
В ком нет привычки прогибаться.
Они поверили в себя
При этом мэре, в эти годы.
На унитарных отрубях
Поднялась поросль свободы
И заразила высотой
Зависший над пучиной город,
И вознесла над суетой
Свободомыслие агоры [16].
Теперь их больше не сковать
И не заткнуть халявным салом.
Режим продавлен, что кровать, -
Как не стели - грозит провалом.
Лелею память этих дней
Освобождения от жлобства.
Мне это кажется важней,
Чем материальные удобства.
Не только мне! Но и враги,
Бесясь по тротуарной плитке [17],
Внесли в тягчайшие грехи
Самосознания попытки.
Не за финансовый урон,
А за “разгул” свободы слова
Мэр Гурвиц был приговорен
К услугам снайпера из Львова. Совсем недавно улеглась
Дня “Нэзалэжности” бравада.
В “альтфатер [18]” убирали грязь,
Оставшуюся от парада.
Вновь шли предпраздничные дни,
У мэрии полно работы...
В Одессу прибыли Они
С винтовкой и ... гранатометом.
Был выбран дом, был выбран час
Заворожившей город сини.
“Мишень” и в профиль и в анфас
Была известна в Украине.
Собрался теплый коллектив, -
Команда по уничтоженью.
Квартирных жителей скрутив,
Присели ждать без напряженья,
Когда за площадью, вдали
Пойдет к машине этот “рупор”.
Вот тут их всех и замели
С пальбою, криком, но без трупов. Из пяток поднялась душа
И не испорчен День Одессы.
Съезжались гости не спеша, -
Певцы, повесы, поэтессы.
И, вроде, органы пошли
Навстречу самоуправленью...
Но страх остался там, в пыли,
Под вековых платанов тенью.
Насколько было все страшней
В тот час безветренной погоды!
Вход между призрачных огней
И бродит оптика по входу.
И жертва, встав из-за стола,
Еще в блокноте что-то пишет.
И независимость, как флаг
Повисла выдохшись над крышей. Шли дни. Вожди УМВД
Молчали, словно партизаны,
Как будто экстренно в биде
Смывали ужас показаний
О тех, кто заказал террор,
Оттуда, из высоких кресел.
В итоге, - пустота, “зеро”
И телевиденью и прессе.
А неизвестность - первый враг,
Когда с трибун, в теченье часа
Мэр, как начищенный пятак
Обязан улыбаться массам.
Ведь, может где-то новый ствол...
Но он пошел и улыбался.
И город бился в рок-н-ролл,
Кружил от “яблочко” до вальса [19]. Часть третья Назрела осень. В море шквал.
Закрылись окна кабинетов.
В аллеях ветер обрывал
С платанов первые сонеты.
И, нарастающей волной,
Которая ударит в город,
Вставали выборы стеной,
Еще не близко, но с напором.
Политэлита занялась
Настройкой лозунгов и партий.
До боли сладостная власть
Должна разыгрываться в марте.
В партийных списках суета, -
Работа острыми локтями.
Страна, как снятая с креста,
Трясла пустыми областями.
Но ей уже варили снедь
Из обещаний и прожектов.
Указов громовая медь
Жгла оппозицию, как секту.
Закон о выборах пекла
Бушующая топка Рады.
И раскалились до бела
Все межпартийные дебаты. Одесский Межпартийный клуб
Был опытом совместной воли [20].
Хоть спор бывал излишне груб,
На правовом бесправном поле
Мы находили компромисс,
Для всей державы строя планы,
Как встать и, не сорвавшись вниз,
Уйти в достаточные страны.
Нам больше некуда нищать, -
Стоят законы и заводы.
И восемь партий сообща
Лепили статую Свободы.
Но каждый видел этот лик
В контексте собственной программы.
Ваятели срывались в крик,
Изматывались под парами.
И это шло по всей стране:
Пока ругались демократы,
Мощь “красных” множилась вдвойне
Бездарностью госаппарата.
А, слева, там простой народ,
Сюжет расписан, как по нотам :
Центристы - в выходной расход,
По будням - к стенке патриотов.
Чем глубже кризис, тем видней
Коммунистическая Мекка.
Опять загонят, как свиней
В колхозы и на стройки века.
И, провоцируя возврат
(Убийцы туго знают дело),
Шел, кровожадный, как Марат [21],
Сезон тотального отстрела. Одессу брали на излом.
Сошлась бесовская порода
На битву с “гурвицевским злом”
Ордой крестового похода.
От ветра съежился Фонтан [22],
Тонул Поскот [23] дождем залитый,
Атака шла по всем фронтам, -
РИАК [24], милиция, бандиты.
И, прибывая с каждым днем,
Комиссии [25], не зная лени,
Пылали бдительным огнем,
Душили самоуправленье,
Кротами рыли компромат,
Цеплялись за малейший ропот.
И вечной мукой, словно ад
Грозил бездонный зев УБОПа. Но непослушный горсовет
Никак не падал на колени,
Храня муниципальный свет,
Орал протестом заявлений,
Вскрывал глубины темных дел,
Творимых под державной “крышей”.
И город слухами гудел,
И область надрывала грыжу.
Не утихала ни на день
Война вокруг нефтерайона [26],
Где перекачивались в тень,
Чернее нефти, миллионы.
Сосед, “бригадный офицер”,
Сказал мне тихо, между нами:
- Победа стоит этих мер,
Большая нефть - большое пламя.
И пламя было до небес!
Под политической борьбою
Зеленый долларовый бес
Творил историю стрельбою.
Пал президент “Одесса-чай [27]”,
Сирийский бизнесмен застрелен.
Храня заветы Ильича,
Смерть на богатых брала пеленг.
Залили кровью Тещин мост
Табачник и его охранник [28].
И сколько прочих на погост
Снесло свинцовыми ветрами! Поняв, что город на краю,
Что люди - сжатая пружина,
Совет [29] решил создать свою
Муниципальную дружину.
Враги в истерике зашлись,
От злобы чуть не захлебнулись:
-Еще не научила жизнь?
И снова клевета и пули.
Не просыхали палачи,
Творя свою хмельную мессу.
Как будто стаю саранчи
Антихрист вылил на Одессу.
Под видом наказанья зла,
Как будто праведною плетью,
Нас в глушь, в провинцию гнала
Эсхатология столетья. И был у нас один отпор, -
Пробить своих в Советы, в Раду,
С трибун в алкала этих свор
Вливать клокочущую правду.
Она для них, что кислота, -
Съедает внутренность режима.
А, значит, выборы - черта,
Бесповоротная Цусима. Разведка боем. Начался
Сбор подписей в поддержку партий.
Декабрь клянчил голоса.
На обывателя в азарте
Набросились они и мы:
- За наши цели подпишитесь!
По липкой слякоти зимы,
По коридорам общежитий,
По родственникам, по друзьям,
В пренебреженье, злобу тычась...
Терпели. Не набрать нельзя
Те проходные двести тысяч [30].
У партий власти свой подход:
Заводы, села - поголовно
Пошел безропотный народ,
Чтобы не стать совсем голодным.
Так, семьями, без беготни,
Прокладывая путь в Латинос,
Рубили подписи они,
Оравнодушены рутиной.
А мы, по-прежнему, в поту,
Метались средь глухих прохожих,
Влекли в богатую мечту...
Но рабство - есть не грязь, а кожа.
Шла равнодушная толпа.
Каких им бизнеса и воли?!
Жизнь безнадежна и глупа,
Как рок-н-ролл на минном поле. Круженье подписных листов
Прошло в Одессе снегопадом.
И, хоть, сошло по сто потов,
Мы подписали все, что надо.
Мы снова верили в себя,
Летели к Центризберкому
По запорошенным зыбям,
Качающим наш путь из дома...
А там, в столице, во бардак!
Свозились подписи мешками
И заливали, как вода,
Покрыв комиссию “с руками”!
Кто разберет весь этот бред?
Его прочесть - не хватит века.
И всем был дан “зеленый свет”,
И, среди прочих, нам - эсдэкам... Я после этого оглох,
Нажрался до сивушной пены.
Твой путь, непостижимый Бог,
Петляет от любви к измене.
Я пробыл в трансе Новый год,
Бродил, не замечая святок,
Вернулся в исполком, в народ,
В тупой служебный распорядок.
Потом, казалось, отошел,
Опять шутил, смеялся, спорил...
Но начал расходиться шов
В, излишне пламенном, моторе.
И, в середине января,
По исполкомовским перилам,
Я тихо сполз в обозный ряд
Сражения добра и силы. Часть четвертая Большим философом инфаркт
Пришел в мое уединенье:
- Ты выпал - медицинский факт,
Как эта капельница в вене.
Отряд, с потерею бойца...
Ну, знаешь, как оно, у дедов.
Не жди вождя или гонца,
Они в запарке, без обеда,
У них там массы, гололед,
И от УБОПа нет покоя.
А ты осмысли этот год,
Пойми, что все оно такое! Я оглянулся. Море лиц,
Вращенье мыслей и теорий.
И все под вой пустых глазниц,
Самодавлеющего горя.
Перепаяв, замкнув людей,
Под красно-желто-синим током
Сулили перелом идей
Переплетения потоков.
Там довод, здесь приоритет...
Как биржевые ставки в скачке.
Гляжу, - а рядом уж не те,
Но знаю, что нельзя иначе.
Идеологии рубя
На повседневную окрошку,
Я плохо узнавал себя,
Но не хотел остаться в прошлом. Как все нормальные “совки”,
Эсдэк в Одессе думал русским,
Дышал средою той реки,
Откуда растеклись по руслам
Молдавия и Казахстан,
И наша “нэнька супэрэчна”,
И не хотел ломать уста
Под непривычный образ речи,
На двуязычии стоял
Во всеукраинской идее...
Одесской вольницы струя,
Однако потекла правее.
Мэр полюбил Народный Рух,
Консервативно-однобокий.
Там ересь помышлять о двух, -
Один язык в едином Боге,
Свернув на запад, отреклись
От москалей, как от злодеев
И видят европейской жизнь
Лишь через нациоидею.
И так, отстаивая наш
Муниципальный образ жизни,
Пришлось нам влиться в экипаж
Этнократической отчизны.
И, хоть кричали о руси,
Как языковом сердце юга,
Но были в лагере тех сил,
Что принимают русь за ругань. А политический Олимп,
Давивший нас рукой Руслана [31],
“Разбудувался”, но не влип
В антимоскальские дурманы.
Номенклатурный капитал,
Не пахнущий, как фунт и йена,
Себя с рублем переплетал
И это не было изменой.
Напротив, он спасал страну
(Долги правительства безмерны!),
Впуская русскую мошну
В наши порты, заводы, фермы.
И братский бизнес, уяснив,
Что мы-то, все же, заграница,
Доверил продолжать прорыв
К портам на юге этим лицам.
И русский нефтяной таран
Так пролетел сквозь нас в Европу,
Что петли вырвало из рам
На городских морских воротах.
Какие могут быть тогда
Самосознание, свободы?
Пусть этим дышат города,
Где по грязи плывут подводы.
А где вложения звенят
И для коррупции раздолье...
Одесса слишком жирный шмат,
Чтоб разрешить ей своеволье!
Теперь России все равно,
Что старая номенклатура
Здесь демократию в гавно
Затопчет бешенным аллюром.
Вы “нэзалэжны”? Посему
У вас там хоть чума и хунта.
Деньга пройдет и по дерьму
До намечаемого пункта. Меня тогда бросало в дрожь
От этой дьявольской дилеммы.
За демократию идешь?
Так это против русской темы.
А двуязычие блюсти,
Любить Бердяева и Грина, -
Тебе, дружище, по пути
С той подавляющей машиной.
На деле жизнь не столь остра,
Не шли к нам орды инородцев,
А мы горели на кострах
Своих обиженных эмоций.
Но гул сражения отвлек
От пытки внутреннего спора.
И я подумал: - Видит Бог,
Сейчас важней спасти наш город!
Мы зачехлили свой вопрос,
Как, впрочем, и националы,
И стали рядом, в полный рост
Под надвигавшиеся шквалы.
Я понял, - сможем отстоять
Муниципальные свободы,
И будем спорить, хоть на “ять”,
Потом, в любое время года.
Я понял, - “В мэрии ворье!”, -
Всего лишь повод к нападенью.
Они хотят урвать свое,
Иметь своими наши деньги.
А, отстоим мы нашу власть,
И облетят с ее карнизов
Все, кто пригрелся, чтобы красть,
Все взяточники, спиногрызы.
Одесса, все впитав цвета,
Смешав и растворив идеи,
Навек останется свята
Хохлу, кацапу, иудею. Так я помпезно рассуждал
Под действием медикаментов.
А за окном мела нужда,
Как бомж, - без прав и документов,
Свалилась на Татьянин день
Густыми белыми снегами,
Боголюбивая, как Мень [32],
Не отягченная грехами,
Пыталась образумить люд,
Последний раз внушить смиренье.
Но разошлись колеса смут
До обжигающего тренья. Сперва нардепы, “спохмела”,
Лишили местные Советы
Бронежилета против зла, -
Судебного иммунитета.
Потом, откуда не возьмись,
Бои на крымском полигоне, -
На Ялте пробовали жизнь:
“Светло в законе, как в загоне [33]”.
Зубастые “силовики”,
Давно томившиеся в скуке,
Пообрывали поводки
И заломили Ялте руки.
Пролился президентский свет
Пучком стерильной благодати.
И был прочищен горсовет,
Как ствол в ментовском автомате. Ну, а в Одессе все путем,
Все той предвыборной дорогой.
Мели друг друга, как сметё,
Взывая к совести и Богу.
И дворницкие патрули, -
Порядка верные солдаты,
Со стен сдирали, как могли,
Улыбки “ваших” кандидатов.
Что ж соискателям не прет?
Ведь, прочитаешь, - люд хороший,
Смогли прочувствовать народ,
Как те принцессы, что с горошин.
Но срок листовки не большой.
И вот, по стенами заборам,
Висит предвыборной лапшей
Надежда наша и опора.
С живыми, правда, не слова,
К ним подоходчивей наука, -
Горизбиркома голова
Поймал две пули, в грудь и руку [34].
Когда разыгрывают власть,
Всем достается понемногу.
Свободе выпало пропасть,
Украден прямо от порога [35].
Зампреды? Этих под арест.
Опять избит редактор “Юга [36]”.
И стойкий ежедневный стресс
У всех, кто Гурвицу за друга.
Цепь действия пряма, как нить,
Проста предвыборная мера:
До выборов передавить
Всех лидеров команды мэра.
Предпринимателей - под пресс!
У Хачатряна сердце в шрамах.[37]
И новый без вести исчез..
На этот раз Сергей Варламов.[38] Казалось, полный беспредел.
Но мы не гнемся. Значит надо
Любителей заплечных дел
Скорее вызывать из ада,
Страшнее заложить сюжет:
Клич на риаковском экране,
Крутым, как яйца Фаберже,
Солдатам бандформирований.
Но та братва - не дураки, -
Лезть в политические сети?
И не взвели свои курки,
Ушли, почти в нейтралитете. Шло столкновение миров.
Система гнула антипода,
Пытала, проливала кровь.
И все за ради нас - народа.
Но, чем давление сильней,
Тем больше городских симпатий
Питалось к мэру наших дней
И поредевшей его рати.
Как утвердилось на Руси, -
Гонимые всегда любимы.
Звездой Спасения висит
Душа народная над ними.
И это помнил горсовет.
Взывая к честным одесситам,
Он собирает Комитет -
Костяк общественной защиты [39].
И добровольцы потекли, -
“Качки”, врачи, пенсионеры.
Они и есть та соль земли,
Носители одесской веры.
И Этот, в “кубике [40]”, допер:
- Последних глав не арестуем, -
Случится честный “профотбор”
И Гурвиц победит вчистую.
Раз так, то неизбежен штурм!
И, чтоб остановить махину,
Часть из общественных структур
Ввела своих людей в дружину [41]. Кипел работой исполком,
Предвыборный вращая ворот.
А в горле утвердился ком -
“Горячей точкой” стал мой город.
Разбились чаши у весов
И на напор нужна преграда.
С Карпат приехали УНСО [42],
Тогда и им мы были рады.
И, все ж, казалось, пронесет
И тучи скоро разойдутся.
И Гурвиц не держал народ
В горячем здании на Думской.
У демократов так всегда, -
Им жаль народ, себя не жалко.
В итоге хамствует беда
С большой тоталитарной палкой. Часть пятая Шло двадцать третее число.
Усталый ветер лез за ворот.
В пучину выборов несло
Политизированный город.
Такое было в первый раз:
Уравновешенной Одессой
Владел полемики экстаз.
В автобусах и “мерседесах”,
На мясоедовских дворах,
Поскотских кухнях и “соборке [43]”
Жглись возмущение и страх,
Язвительные поговорки.
Полярностью обид и ран
Трясло предвыборные споры.
Фронт битвы Гурвиц - Боделан
Шел через семьи и конторы.
Раскол, как авитаминоз
Качал людей на склоне марта.
И, наконец, беду принес
Бегущею строкою “АРТа”.
Через дружину, нагло, в лоб,
На половину горсовета
Вел автоматчиков УБОП
По душу первого зампреда [44].
Штурм начался. Я обнял мать
И, на бегу одев кожанку,
Эсдэков начал собирать
По переполненному транку. Горисполком. Шумящий рой
Служебный вход накрыл собою.
Не пропускают. - Это свой!
И я к дверям поплыл по рою.
Внутри - спрессованная злость.
Отжав ментов телами к стенам,
Зампреда уносить пришлось
От политического плена,
Туда, по лестнице на верх,
Где мэра СБУ хранила [45].
Пусть подождет зампредов грех,
Ведь он связует наши силы.
Заторы, крики, духота,
Кругом стволы видеокамер.
И крики с пеною у рта:
- Не отдадим. Не трож руками!
Закрыли лестницу стеной
Сотрудники и добровольцы,
Как будто став перед страной,
В которой мрак сжимает кольца.
Ну, и менты сошли на нет,
Всех нас угрозами пугая.
Не любит публику и свет
В своих наездах эта стая.
Народ за окнами гудел,
Клял метод подлого режима.
И тысячи горячих тел
Подогревали в нас решимость.
И к одесситам вышел мэр,
Не хоронясь, парадным входом,
На площадь, где взлетало вверх:
“Одесса, Гурвиц” и “Свобода”.
На лестнице, между колонн,
В лучах надкамерного света
Устало появился Он,
Под зонтом и бронежилетом.
Взгляд эсбэушников суров,
Дружина бдительна и хмура.
И площадь сорвалась на рев
Стартующего Байконура.
- Мы все работали не зря! -
Сказал Он под конец оваций, -
Коль разъярили упыря,
Да так, что тот пришел кусаться.
Раз монстр начал сознавать,
Что можно выиграть лишь силой, -
Демократична наша власть
И для него она могила.
Мэр еще долго говорил,
Перечисляя все потери,
И ночь пугал народный пыл,
И площадь укреплялась в вере,
Что скоро подлость и обман
Покинут нас, как зимний холод.
Все шло впрямую на экран
И это видел целый город. А мы поехали на “АРТ”,
Чтоб рассказать о том, как было.
Победный радостный азарт
Давал уверенность и силу.
Но в “кубике” решили, - вред
Наносит митинг делу мира.
И боделановский зампред
Пошел к рубильнику эфира.
“АРТ” погасили. А потом
В эфир пошли столпы террора.
Весь город наслаждался ртом
Честнейшего из прокуроров.
Мол, этот митинг - чистый яд,
Обман и фарс для идиотов.
А ночь спокойна, как Багдад...
Во время натовских налетов.
Глубоко за полночь мы шли,
Оставив студию пустою,
И чувствовали дрожь земли,
Горящей нашею мечтою.
Мы победим, сомнений нет, -
Враг от беспомощности злится.
Но грозный, как парад планет,
Режим смеялся в наши лица. С утра посыпал мокрый снег, -
Последний выдох зимней стужи.
Земля, прервав его разбег,
Мгновенно превращала в лужи.
Проспект Шевченко перекрыт
И мы с трудом смогли добраться
На митинг, где искали стыд
У областной администрации [46],
Где освистала подлый страх
И выступленье Боделана
Толпа с плакатами в руках:
“Народ одесский не бараны...”
И, сколько б не скрывалась тьма
За полицейские порядки, -
В ней правит дефицит ума
И совесть не дают во взятке. Тем временем горисполком
Готовился к повторным шквалам.
Дежурили в ночи и днем
Сотрудники, муниципалы.
На случай, если новый хам
Придет всерьез лишать свободы, -
Как арсеналы по углам
Лопаты, колья, электроды.
За площадь выставив посты,
“Пасли” желающих наехать.
Их до глубокой темноты
Отпугивала дискотека [47].
А в ночь, с молитвою седой,
Ходили окроплять из фляжки
Горисполком святой водой
Мать Серафима [48] и монашки.
И мы глядели из окон, -
Во сне, пропитанном тревогой,
Метался по постели он -
Наш дом, что стал мрачней острога.
Нам продержаться пару дней.
Потом потоки инвестиций
Зажгут в тебе салют огней,
Моя вселенская столица.
Толпятся у твоих дверей,
Кредитным рейтингом задеты,
Компании со всех морей,
Инвесторы со всей планеты.
И, значит, есть за что стоять,
Остановив потоки смрада.
Демократическая рать
Умрет, но выдержит осаду. И он пришел, и он настал,
Тот день, когда определится
Страстей предвыборный накал
В конкретных победивших лицах.
Рассветный холод на дворе.
Ушли в комиссии эсдэки,
Гадать в простуженной заре,
Кто будет править в новом веке.
А там, как открывали кран,
Так, с нарастающим напором
Участки брали на таран
Арбитры ключевого спора.
С полудня все пошло всерьез:
Рвались, решимостью налиты,
Мстить за года обид и слез
Те и другие одесситы.
За будущим в очередях
Выстаивая больше часа,
С души бесправие и страх
Смывали волевые массы.
Борьба в открытую велась
По Малиновскому району,
Где на нардеповскую власть
УБОП оспаривал корону [49],
Где лезли в либеральный штаб
В ментовской мании взрывчатки [50]
И кандидатов, кто был слаб,
Весь день трясло, как по брусчатке.
А ночью, возле окружной
Толпились в штатском “правдолюбы”,
Чтоб победить любой ценой,
А недовольным - выбить зубы... Неумолимый бег часов.
В толпе кому-то стало дурно.
Срывались листья голосов
И падали в слепые урны.
Теченье бюллетневых рек.
И по нему неслись дилеммой
Не просто двое человек,
А две общественных системы. Участок, что я наблюдал, -
У памятного рынка “Южный”.
Процесс, прозрачный, как слюда,
Шел все же нервно и натужно.
Блюстители со всех сторон,
В гордыне вертухайских миссий,
Как стая мусорных ворон
Копались в чистоте комиссий.
А те, весь день напряжены
Присутствием бандитской тени,
В бессилье лопнувшей струны
Пришли к подсчету бюллетеней.
Встречая новую зарю
В прогубернаторском районе,
Я видел, - шли ноздря в ноздрю
Два кандидата, словно кони.
По стопкам не определишь,
Чья предпочтительнее школа.
На зал подсчетов пала тишь
Перед зачтеньем протокола.
И, вдруг, перехватило дух.
Победа Гурвица! А, значит,
Раз даже здесь одним из двух
Стал наш, то в городе удача
За демократами пошла..
Я был уверен. И, устало,
Сонлив, измотан до бела,
Побрел домой, под одеяло.
Я видел выборы, как старт
Одессы к новой, звездной цели...
Так уходил холодный март,
Сгоняемый теплом апреля. По Юморине я бродил
Противно, вымученно лыбясь.
Разочарованно в груди
Стучался летописец ибис [51].
Я, с каждым днем, грустил сильней
По прошлому адреналину,
По единению людей,
Способному свалить махину.
За поощрением толпясь,
Они все стали, как чужие.
Отхлынув, селевая грязь
Пооголяла их пружины.
И рыла стали воротить
Чины, которые намедни,
За нас цеплялись, как за нить,
За воздуха глоток последний.
Руси неписаный закон :
Всем, отработанным, как мавры,
В процессе выдачи погон,
Разрешено стучать в литавры. Но, долго нам грустить не дав,
В согласии с центральной властью,
В Кировоград уполз удав,
Чтоб воспалить былые страсти.
За день до выборов вошло
В привычку у досрочно битых
Совать судебное мурло
В расклад симпатий одесситов [52].
Теперь, под вой послушных СМИ,
Бессовестно тасуя факты,
Они, с издевкой над людьми,
Пришли к судебному теракту.
Лилась грубейшая стряпня, -
От лжесвидетельств до обмана.
Подобно кандалам звеня,
Она сковали наши планы.
Служа своим чумным богам,
Этот ужасный цирк уродов
Преподносил, как балаган
Весь год сражений за свободу.
Юродствовал чиновный бес,
Циничен, - негде ставить пробу.
Он принесет хоть сто Одесс
На жертвенник своей утробы.
Обгадив с головы до пят
Горизбирком и лично мэра,
Враги нас возвращали в ад, -
Свою прожорливую эру.
И, вот, подобострастный суд,
Позоря имя Украины,
Частично утолил их зуд,
Обрек мой город на руины.
Так за спасенье из Чечни
Своих рабочих отплатили
Кировоградские чины
С неблагодарностью рептилий [53]. Горизбирком протестовал:
- Повторных выборов не будет!
Пытались удержать штурвал
В бурлящей диктатуре люди.
Собрался новый горсовет
И, первой сессии плотиной,
Отсек от города запрет
Высовываться над рутиной.
Шла демократия ва-банк,
Отчаянно, не зная брода.
Система, наглая как танк,
Раздавит и не сбавит хода.
И, референдум объявив [54],
Совет сорвал с нее личину,
Развеял унитарный миф
О человечности машины. Эпилог Удавкой на кадык весны
Легло двадцать шестое мая.
Режима верные сыны
Горисполком накрыли стаей.
Столичные гробовщики
Пришли снимать с Одессы мерку.
На кабинеты, как замки
Своих бойцов повесил “Беркут [55]”.
А деловой вице-премьер,
Державный покоритель Ялты [56],
Достал указ, - источник мер,
Тоталитарнее кувалды:
- ...учитывая просьбы масс
И обстановку, Мы решили,
Чтоб было вам не до проказ,
Устроить небольшое Чили...
Стал пятиться горизбирком
Под мощным натиском диктата
И все наглее с каждым днем
Шла обработка депутатов.
Нажим, запугиванье, страх...
В инстинкте самосохраненья,
Избранники пошли на крах
Родного самоуправленья.
Своя рубашка, - аргумент,
Настолько веский, - безотказный.
И наш запуганный конвент
Дал полный ход гражданской казни.
Лишь горстка избранных верна
Осталась принципам свободы,
С Одессой выпила до дна
Все унижение народа. Вторая сессия вошла
Под сердце, острая, как бритва.
Гуляла по ветру зола
В полях муниципальной битвы.
Не стало смысла бытия.
Я ждал, бульварщину листая,
А жизнь текла через края,
Но все какая-то пустая.
Я не вернулся с той войны, -
В душе грохочет канонада,
А по ночам приходят сны :
“Восток”, сбор подписей, осада.
Выходит, Гурвиц был не прав,
Сказав, что мы не зря пахали.
Не истреблен холопский нрав,
Согнулись, получив по харе.
Но беспросветная судьба
Страшней, чем пытки или танки.
Выдавливать из нас раба
Не станут ни француз, ни янки.
Мы им такие хороши, -
Неприхотливый рынок сбыта,
Кичащийся дерьмом души
У иностранного корыта.
Нам, в самом деле, не страшны
Ни “дикий” Запад, ни Россия.
Мы - ужас собственной страны,
Неукрощенная стихия.
Нам победить свое нутро,
Нам истребить в себе “халдея”
И можно ставить на “зеро”, -
Любая “выстрелит” идея.
И неизбежно в новый бой
Вот-вот отправится колонна.
И вновь готов вернуться в строй
Я, рядовой Армагеддона... | |