* * *

Из глубин слепоты
 Восхищался Гомер
 Воспевая черты
 Синеоких галер.
 Парус - родич крыла
 И напрасно грозит
 Посейдонова мгла -
 Необъятный Аид.
 Поднимается рей -
 Планка штурма небес,
 И глаза кораблей
 Видят много чудес.
 А потом... Что стряслось?!
 Пролетели века.
 Не эскадрами - врозь,
 На беду морякам,
 Под конвоями птиц
 Корабли, что кроты.
 Клюзы - ямы глазниц
 Безобразно пусты.
 И моря, как пустырь -
 Нет чудес для слепых!
 Лишь баклан-поводырь
 Водит криками их.

20 апреля 1988 г.


Шторм
  
Штормит. Отверстия задраены.
 Вода в беспамятстве седа.
 С земной зазубренной окраины
 Моря стекают в никуда.
 А мы, по самой кромке ужаса,
 Винтами щупая карниз,
 Идем норд-ост. Моторы тужатся.
 В трюмах истерика у крыс.
 Пора на вахту. Я, Вергилием
 Иду в машину, словно в ад.
 Сосуд, наполненный бессилием,
 Навстречу сменный мой собрат.
 Разгоряченный и измученный,
 Он не дотянет до земли.
 Сердца, работая в уключинах,
 С трудом нас в качке развели.
 И он пошел, дрожа коленями,
 В свою каюту, чуть живой.
 А из гребного отделения
 Выл корабельный домовой.
 Мой друг на грани сумасшествия.
 И, что, за ним сойду и я?!
 Пусть Иисус вторым пришествием
 Вернет нас в лоно бытия,
 Но душу, выжженную шквалами,
 Его любви не излечить.
 Левиафанами, финвалами
 Рассудка съедены ключи.
 Так обречен блуждать в неволе я,
 В которой, вроде, нет границ.
 А волны, как меха соболие,
 Искрятся в отблесках зарниц...

02 октября 1988 г.
Атлантика
  
Атлантика. Каюта. Ночь бессонна.
 Обняв наш якорь, дремлет океан.
 С души каким-то внутренним тифоном
 Согнало сновидения туман.
 Настройка, как прослушиванье мира.
 В приемнике, плеская через край,
 Штормят моря полночного эфира,
 Смывают с небосклона дряхлый рай.
 Наполнен всеми звуками планеты
 Наш траулер на траверсе небес.
 Звучат по коридорам кастаньеты,
 В столовой бьется рок-н-рольный бес,
 Бродвейский степ на камбузе стучится,
 Плетет орган межзвездную парчу,
 За переборкой раненою птицей
 Смычок упал на шею скрипачу.
 И, кажется, приемник, право, лишний, -
 Весь мир наполнен музыкой и так.
 И вымывает из души Всевышний
 Ее струей всю горечь, злобу, шлак.
 А в дальней бухте, слыша звуки танца,
 Что ниспослал его родимый порт,
 Грустит матрос "Летучего Голландца",
 Опершись на просоленный фальшборт.
 И я смекаю - как же одиноко
 Шли корабли колумбовых веков!
 В эфире тихо. Только поступь Бога
 Тревожила ночами моряков.
 А ныне, на волнах далеких песен,
 Качается бессонная луна.
 Глупышка, атлантическая Несси
 Прислушалась под бортом у окна.

08 ноября 1988 г.
Малиновый сок
  
На темени морвокзала [1]
 Все демоны заодно.
 Штормит за двенадцать баллов
 В пустых животах вино.
 Хоть есть на столах закуска,
 В душе на не табу.
 Последняя ночь до спуска.
 Стекает закат по лбу.
 Тут, сколько не пей, - все мало
 И кажется в пьяной мгле:
 Вот-вот уплывут причалы,
 Суда прирастут к земле.
 Но скатерть волочит кто-то
 И молча, за край земли,
 Уходят пропащим флотом
 Тарелки, нет, корабли.
 Селедка на длинном блюде
 Уперлась в морской накат.
 Кусочки ее, как люди
 Лежат на палубе в ряд.
 Везение всех отпело.
 Одна из "Марий Целест" [2]
 Уходит за грань предела
 На вечно опасный Вест.
 Нас небо толкало в спины
 Штыками холодных звезд.
 Живительный чай с малиной
 К похмелью рассвет принес.
 Тянувший сорвался на пол,
 Как будто упала дверь
 В тот мир, где из неба капал
 Малиновый сок потерь.

03 февраля 1989 г.

Швартовка
  
Аврал. Багровеют от лая
 В пустых коридорах звонки,
 Выводят швартовую стаю
 На шторм из уютной тоски.
 В оранжевых бельмах жилетов
 Выходим на вымокший бак.
 Судьба беспросветна, как гетто
 И с ней гармонирует мрак.
 Штормящее время на гребень
 Выносит усталую тьму.
 Уже отслужили молебен
 По мне, по тебе, по нему.
 Прожекторы бьют, словно плети
 И сводят пространство с ума.
 В, прошитом дождинками, свете
 Проходит чужая корма.
 Удар. Словно щупальце спрута
 Летит в нас тяжелый швартов.
 Всего мироздания брутто
 Вливается в скрежет бортов.
 Дрожат в напряженье колени
 И голени знают, - вот-вот...
 И, в левиафановой лени
 Волна нас уносит вперед,
 Разводит суда, словно стены
 Тончает швартовый конец.
 И бьют полоумные вены
 В тяжелые гонги сердец...
 Из этой ночной "мукомолки"
 Мы, к чести, ушли без потерь.
 Напарники, - старые волки,
 Срывают жилеты с петель.
 Четверка измученных профи
 Глядит на швартовую нить.
 Она, как палач на Голгофе
 Им ноги могла перебить.
 Спасла их любовь или вера,
 Но в душах звенит пустота.
 И, значит, ближайшим ТРом [3]
 Их снимут с морского креста.

26 сентября 1989 г.


Нахимов
  
Народ, - кто спал, кто пил по ресторанам,
 Кто лил дерьмо на лидеров Союза.
 Все было тихо. Только ночь туманна.
 И надвигалось тело сухогруза.
 Я только что отмучил мореходку,
 От жарких снов остыли наши койки.
 Значки выпускников бросались в водку.
 Страна бросалась в омут перестройки.
 Удар. Махина лопнула, как банка,
 Вся требуха посыпалась наружу.
 Кто выровнялся под ножом рубанка,
 Кто закрутился, разливая душу.
 Я тоже заметался в этой давке
 От корабля до брокерской конторы.
 Режим гремел, как слон в посудной лавке
 И нервно передергивал затворы.
 И были август, митинги и Пуща,
 Свержение кумиров и устоев.
 И был раскол. И я среди бегущих
 Куда-то несся вдаль на месте стоя...
 Наш Третий Рим на дне. Остались шлюпки,
 Кружатся возле места катастрофы.
 Все к лучшему. Но на душе зарубки.
 И лист чернеет, принимая строфы.

09 ноября 1996 г.
Стоик
  
Он когда-то пытался учиться,
 И осваивал римскую стою,
 Проникая в упорные лица
 Неудобных режиму героев.
 Но любовь увела от Сенеки
 И, по трапу, - в рыбацкие дали.
 На исходе двадцатого века
 Мир любви снова материален.
 Без него вырастало потомство
 И жена без него хорошела.
 Без него поднималось подонство,
 Разлагая державное тело.
 А потом был арест парохода
 И тоска где-то возле Лаоса.
 Целый год он платил несвободой
 За долги своих “конченных” боссов.
 Бросил море и долго скитался
 В “челноках” и по “мутным” конторам,
 Но, блуждая по жизненным галсам,
 Не желал быть ни жертвой, ни вором.
 Быть в “тени” и с братками - противно,
 Недостойно его идеалов.
 И тянул он мирскую путину,
 А система все так же кидала.
 И жена не стерпела накала, -
 Заменила наличностью личность,
 Лучше всех мудрецов доказала,
 Что материя все же первична.
 Но, когда все усилья горели
 От налогов, измен и инфляций,
 В его сны приходил Марк Аврелий [4]
 И внушал, что постыдно сдаваться.
 Мне сказали : он так и не гнется,
 За кормой оставляет неверных
 И, путями стоических лоций,
 Наши судьбы выводит из скверны.
 Мне бывает до ужаса тошно,
 Но, пока где-то жив этот парень,
 Суицид оставляю я в ножнах
 И барахтаюсь в нашем кошмаре.

12 марта 1999 г.
Предсезонье 

  
Еще не высыпал на пляжи
 Зимою осветленный люд,
 Еще ценою пляжной блажи
 Является затвор простуд.
 И разговаривать с прибоем
 Не помешает детский визг,
 И туча кажется рябою
 Под кисеей мельчайших брызг.
 А наверху болтливый город
 Уже готовится к прыжку,
 Уже готов схватить за ворот
 Осенне-зимнюю тоску
 И утопить за волнорезом,
 И растянувшись на песке,
 С невозмутимым видом Креза [5]
 Забыть о тощем кошельке.
 Как не крути, а это море
 И струи солнечных лучей
 Смывают и налеты горя,
 И пыль житейских мелочей.
 И я зашореный домами
 Всегда подспудно ощущал
 Волны клокочущее пламя
 И неба трепетный накал.
 Я жил предчувствием простора.
 Еще квартал, еще денек
 И высота коснется взора,
 И ляжет будущим у ног.

25 апреля 1999 г.

[1] Имеется ввиду ресторан на крыше Одесского морвокзала.
[2] «Мария Целеста» - первое судно, пропавшее в Бермудском треугольнике.
[3] ТР – транспортный рефрижератор, судно рыбного флота.
[4] Марк Аврелий – римский император, философ стоической школы.
[5] Крез – известный своими богатствами царь античной Лидии.
назад
Любое полное или частичное использование материалов допускается только при прямой ссылке на первоисточник