Часть первая
Шпанберг. Русские версты.
Санкт-Петербург. Февральский ветер.
Державной гулкой мостовой
Пошел обоз в холодном свете
Над обмороженной Невой.
Молчит угрюмая столица.
Стоят прислушавшись дворцы :
Кто в государстве воцарится, -
Творцы, пройдохи, подлецы?
Обозы вовремя успели
Уйти к востоку, видит бог.
Агонизируя в постели,
Царь их дослал в стволы дорог.
На экипаж теперь не ляжет
Пятно послепетровских смут.
Поросшие тайгою кряжи
Их бездорожьем перетрут
И версты заново замесят
Как открывателей земли.
В Охотск идти ни день, ни месяц, -
Два года к океану шли!
Наибездорожнейшей дорогой,
Стирая души о снега,
Шла от острога до острога
Команда к дальним берегам.
Из канцелярий, полных браги,
Глядели местные "князьки"
На предписанья и бумаги
С гримасой лени и тоски.
В Якутске трезво рассудили,
Хлебая зелено вино:
Царь далеко, да и в могиле,
А эти - сгинут все равно,
Ведь бесконечнее Сибири
Одна лишь вера, да и та
Покинет их в пропащем мире, -
Снегах Юдомского Креста.
Но звал команду сквозь метели
Накатом волн Охотский порт.
И моряки остервенели,
Крошили зубы земских морд.
Сквозь подлость местных шарлатанов,
Сквозь неприкрытый саботаж
Указа именным тараном
В Охотск ломился экипаж,
Безжалостно и фанатично
Шел по Сибири, как орда,
Как обнаглевшая опрична
Распоряжался в городах.
И, где прошла стезя обозов,
Забравших и мужчин и скот,
Туземцы погружались в слезы, -
Редел и вымирал народ.
А экипаж все лез из кожи,
Во имя цели бил, стрелял...
Как жутко все это похоже
На нашу веру в идеал!
Датчанин Шпанберг ярый, лютый,
Помощник Беринга и вор
Плетьми прокладывал маршруты
Своей команде через бор,
Давил малейший приступ смуты,
Внушал презрение и страх,
И запряженные якуты
Могилами столбили тракт.
Но лишь его жестокий гений
Толкал обозы на восток.
Указ, не терпящий сомнений,
Был, словно идеал, жесток.
И мягкий Беринг не довел бы
Ему доверенных людей
Сквозь жен рыдающие толпы
И чащу диких областей.
А в этой чаще, у Юдомы,
Жуя от голода ремни,
Тащили через буреломы
Казенный провиант они.
Без фуража все кони пали.
Проводники в бегах. Беда.
Светясь в горячечном накале,
Команда перла в никуда!
Как очищение от скверны,
Одно из самых гиблых мест,
Отсеивало всех неверных
Урочище Юдомский Крест.
Пурга ревела зла и встречна,
Хрип исторгался из груди.
И заметала днями Вечность
Назад ведущие пути...
Часть вторая.
Чириков. Открытие Аляски.
Утро. Сопки. Зеркало Авачи [1]
Южный ветер вывел из губы.
Чаек, заходившихся от плача,
Распугал гром пушечной пальбы.
Салютуя порту, пакетботы [2]
Уходили галсами на юг.
Позади ошибки и просчеты,
Ложь и беззастенчивость хапуг,
Неудача первого похода,
Петербург, растрескавшийся трон,
Делавший в Империи погоду,
Пахнущий конюшнею, Бирон [3].
За Петром ушли небесной ротой
Чистые и светлые умы.
Выжили подонки и сексоты,
На губах которых, - жажда тьмы.
Ногти на ногах императрицы
Занимали больше, чем страна.
Шутовством издергана столица.
Лишь команда прошлому верна.
Но и в ней бироновщины вирус
Ел ушедших во второй поход.
У кого на Беринга зуб вырос,
У кого на Шпанберга. И вот
Дисциплины словно не бывало, -
Пасквили, доносы, рапорта.
Словно парус, душу этим шквалом
Изорвало. С пеною у рта
Грызлись лейтенанты меж собою,
Лаялись до хрипа штурмана...
Все осталось за чертой прибоя.
Слава Богу ! Чистая волна.
"Павел" был ведущим. Шли с опаской,
Проверяя лотом глубину,
Не туда, где хвойная Аляска,
А на юг, - в бредовую страну.
Рассекая штормовые мили,
Шли по... суше, аки по воде !
Да, на карте пьяницы Делиля
Материк на этой широте.
Данный экспедиции Сенатом,
Лжеадьюнкт, на подлости горазд,
Этот галл, ничтожный, словно атом,
Был весомее, чем весь балласт.
По его совету Землю Гамы [4],
Бред сивушный, упуская дни,
Как завязку всей цинготной драмы
Затянули на зубах они.
Насквозь протаранив "сушу" эту,
Злые, повернули ост-норд-ост.
Кончились терпение и лето.
Свод пылал татуировкой звезд.
Но попали в полосу тумана.
Он опутал снасти, словно бинт.
Ни глухая ругань барабанов,
Ни пальба, ни вдовьи вопли рынд
Не спасли команд. Осиротели,
Разошлись в тумане корабли.
Рок сорок девятой параллели
Разлучил искателей земли.
Небеса, дырявые, как сито,
Дождь не просыхавший, как Делиль.
Но мечта, желаннее амриты [5],
Пропитала паруса и киль.
Чириков решительно и смело
Вел "Святого Павла". И тогда
В сонной дымке снегом забелела
По бушприту горная гряда.
Чувства открывателей Америк...
Радость отложили на потом.
Океан врезался в дикий берег
Бухты указующим перстом.
К берегу, с Дементьева лангботом [6],
Уходило десять человек.
Сумрака беззубая зевота.
Ожиданье. Каждый день, как век.
Ни костра, ни выстрелов. А мели
Не дают приблизиться к мечте.
И, на шлюпках, взяв людей, Савельев
Устремился... и исчез, как те.
И помочь им, как не тужься, нечем, -
Шлюпок нет и камни на пути.
Штормом загасив надежды свечи,
Ураган приказывал уйти.
Злость американского Борея [7]
Забивала волны в плоть бортов.
Распускались паруса на реях,
Словно грозди траурных цветов.
Без воды, с противным ветром споря
Шли на ощупь из небытия.
Дрейф. Туманы. Берингово море
Чирикова морем звал бы я.
"Павла" била пасмурная осень
И цинга косила экипаж.
Страшной чернотой распухших десен
Награждало небо за вояж.
Растрясло до тошноты иконы
И, казалось, грянет Страшный суд.
Пакетбот болтался медальоном
На цепи туманных Алеут.
Капитан в бреду. Но искры духа
Просветляли бред, как фонари.
И тогда он вел журнал. Так сухо,
Словно от безводицы внутри:
Смерть. Счисленье. Остров. Смерть. Счисленье.
Лейтенант вцепившийся в штурвал.
Словно для бритья просторы пеня,
Шквал матросов с палубы сбривал.
Но, исчезнуть не имея права,
До Авачи все-таки дошли
Эти демиурги русской славы,
Эти открыватели земли.
Белизной больничных коек берег
Принимал в объятия бродяг.
И кричал в пространство: - Беринг! Беринг!
Трепетный авачинский маяк...
Часть третья.
Беринг. Остров Юлиана
Конец. Апокалипсис. К небу,
Взрывая швартовы широт,
Вздымала языческой требой
Седая волна пакетбот.
Истерика рындовой меди,
Которую мучила тьма,
Как плач из античных трагедий
Сводила пространство с ума.
И смерть над командой витала,
Разя стемфалийским крылом.
От самой Америки шквалы
Грозили. Все к этому шло...
Полутора сутками позже
Чем “Павел” Аляску нашли.
Туманы твердели, что кожи
На ветках таежной земли.
В предчувствии бури и мрака
Грубили у скал буруны.
Часы на осмотр Кадьяка,
И прочь из ненастной страны.
Черна от цинготного мора
Команда по вантам ползла.
Достигнута цель командора, -
Бессмертие... холод и мгла.
В каком обретаются месте
Не знали. Быстрее домой!
Авача на тысячу двести
Бушующих миль за кормой.
Усталый маневр оверштага.
Туманы. Промеры. Зюйд-вест.
Аляска зачеркнута флагом, -
Крест на крест. Андреевский крест.
Конец. Апокалипсис. Буря
Создала завесу из брызг.
Копытами молний в аллюре
Оснастка изорвана вдрызг.
А клотик, во зло или в милость
Горел на потеху ветрам.
Команда в надежде крестилась,
Деньгу собирала на храм.
Казалось, воскресло былое, -
Несло пакетбот в облака,
Туда, где из волчьего воя
Рождался отряд Ермака,
Чтоб люди осмыслили силу
Желанья неведомых стран.
Все спуталось. Как у Эсхила
С небес нисходил океан.
Град. Мертвые за борт, - акулам...
Но, что это? Братцы! Земля!!!
Жглась пена на каменных скулах,
"Петру" катастрофу суля.
- А берег-то чуждый и гладкий, -
Им Беринг пророчил беду.
Но выли: -Камчатка! Камчатка!
Слепые матросы в бреду.
Был вытащен водки бочонок.
Гуляй оциноживший люд!
Безумный шабаш обреченных.
Веселие в склепах кают.
Похмелье жестокое. Остров.
Безлесны, безлюдны холмы.
Китовый обглоданный остов,
Как ребра грядущей зимы.
Раскаянье комкалось в горле,
Но "Петр" лежал на мели.
Больные безудержно мерли,
Едва достигая земли.
Живые копали могилы.
А стаи голодных песцов
Сгрызали носы, рвали жилы
У теплых еще мертвецов.
И виделась выходом ада
Служителям эта страна.
Пролила тоску Навидада[8]
На берег песчаный волна.
Колумбовою сединою
Отбеливал головы снег.
Прилив нарастал за спиною
И с ним в апогей рвался век...
Прибой отбивал свои склянки.
Пылал раскалившийся лоб.
Засыпанный Беринг в землянке
Дрожал. Командорский озноб
Тряс море, тайгу до Урала,
Россию, Европу, весь мир.
Ни пенсии, ни адмирала.
Все стихло. Почил командир
Цинга, словно шторм утихала.
Зимовка. Землянки. Тоска.
А волны все лезли на скалы,
Твердя, что Камчатка близка.
Прошел где-то рядышком "Павел".
Кто в святцах? Святой Юлиан!
Так остров и назван. Проставил
На карте его капитан,
"Петра" не заметил и, хмурясь,
Увел пакетбот свой за кряж.
Болтался, изорванный в бурях,
Созвездий густой такелаж.
Валы завивались, как букли
Сенатских седых париков.
На острове мерли и пухли.
Россия была далеко.
Эпилог
Им удалось вернуться. Но
Никто не ждал их с поцелуем.
Как испокон заведено,
В России подвиг наказуем.
Отчеты, перечни растрат, -
Знакомый почерк фарисейства.
И экипаж опять распят
На следствии Адмиралтейства.
Ходил ли Шпанберг на Япон
Или хлестал в Охотске водку?
Не разобрать? Приговорен.
И, для порядка, сел в колодки.
Забытый Чириков болел,
В бреду чахотки лез на ванты
И, наконец, заткнул пробел,
Догнал покойную команду.
Неблагодарность, - страшный бич,
До сей поры державу хлещет.
Сперва дают “в атаку” клич,
А после, тех, кто выжил, - в клещи.
В года общенародных смут
И поисков живого света
“Не пропадет ваш скорбный труд”,
Но пожалеете об этом.
И, все же, суть предрешена.
И, независимо от строя,
Россией, как ведром вина,
Упиться до смерти героям... |
