И я не даю клятву верности Штирнеру, Бакунину или Кропоткину. Но частично использую их идеи, созвучные моему пониманию анархии, а так же идеи близких течений. Для меня важнейшая цель анархизма – освобождение личности. Если кто-либо из «анархистов» выше ставит идею освобождения общества, - мне в рамках анархизма с ним спорить бессмысленно, как с человеком, преследующим неанархические цели. Но что такое освобождение личности? Мы ищем максимальную свободу для индивида, которая при этом не нарушала бы свободы других индивидов. Анархисты видят такое освобождение в упразднении власти и эксплуатации в смысле политического и экономического принуждения. Отсюда анархия – это не особый строй или порядок принятия решений, а «непринуждение», как принцип взаимодействия индивидов. И уже руководствуясь этим принципом надо планировать коллективные решения и представлять себе социальную организацию из них вытекающую.
Сторонники разных течений анархизма предлагают лишь разные пути освобождения от принуждения. Все остальное – создание технологий освобождения и их применение – явно вторично. Поэтому сначала надо спорить о результативности концепций по достижению заявленной цели. Если они не приводят к ожидаемому результату, - нечего разрабатывать и технологии их достижения. Или, во всяком случае, навязывать их, как единственный путь к анархии. В первую очередь, это касается условия анархо-коммунистического проекта – освобождения не только от власти, но и от капитала, якобы тождественного экономической эксплуатации. Я же берусь показать, что анархические теории не только не отрицают власть полностью, но и не избавляют от эксплуатации в сфере экономики. Для чего я это делаю? Чтобы облегчить создание безгосударственного общества. Вынести за рамки анархии, как модели социального устройства, философские и майданные проявления анархизма, необходимые в агитации или тактике борьбы, но не в повседневной жизни анархии.
Уровни власти
Власть и эксплуатация – обширные понятия. Классики анархизма рассматривали власть в узком и широком смысле слова. Первая – власть политическая, государственная, которая и является главным источником принуждения. Вторая – общественная власть во всех ее проявлениях (экономическая, социальная, духовная). Причем, у Штирнера и Бакунина к неполитической относилась и муниципальная власть [1]. По Бакунину существуют два вида власти, - положительная и отрицательная. Положительная (общественная) власть вытекает из необходимости организации общественной жизни изнутри, из сознательной самодисциплины членов общества. Кропоткин указывал на биосоциальную основу общественной власти и выводил ее из животных сообществ [2]. Теоретики постклассического анархизма (Боровой, Черный, Атабекян, Солонович) еще больше настаивали на дифференцированном отношении к власти. На распознании в ней естественных и искусственных, общественных и государственных начал [3].
Боровой в узком смысле слова видел власть как форму отношений господства и подчинения. В широком же понимании она, так или иначе, обуславливает природу человека и его общества [4]. Здесь Боровой выделял собственно власть, религию, мораль, общественное мнение, моду [5]. Или, как замечал Солонович, «смешно говорить об отрицании всякой власти – ибо власть моя же надо мной должна быть [6]». Поэтому анархисту-практику, стремящемуся преобразовать общество на принципах непринуждения, надо отличать теоретические подходы от майданных лозунгов. На Майдане цель лозунга – завладеть вниманием масс. «Свобода, равенство, братство!», «Бандитам – тюрьмы!», «Никакой власти никому!». Теория же призвана удержать это внимание, отвечая на вопросы реализации доктрины. Только так мы избежим подозрений в недалекости и сможем расширить нашу социальную базу до критической массы, способной на преобразования. А не набирать раз от разу временных неофитов на красивые, но пустые из-за своей неосуществимости лозунги.
В отличие от политической и военной «внешней власти», мы не можем упразднить любовь и веру – проявления «внутренней власти». Чувственная привязанность часто выливается в добровольное подчинение. Как и уход в монастырь, означает согласие на подчинение настоятелю. Но факт непринуждения позволяют видеть в обоих этих случаях власть недосягаемую для реформации анархистами. Семья и монастырь не подлежат анархизации. Естественной властью над человеком являются мораль и совесть. Но, значит, община, следящая за их соблюдением, есть носитель общественной власти. Поэтому в прямом смысле слова «никакой власти никому» - это из области фантазии. В лучшем случае, это философская максима, отвечающая высшему уровню анархического сознания, но никак не распространяемая на практику общежития.
Ни один разумный анархист не станет отрицать естественную власть свободного договора (далее - СД). Но СД анархии не станет прислугой капризов индивида, и будет абсолютно свободным лишь на момент своего заключения. Тогда же индивид свободно возлагает на себя некие обязанности, то есть подчинение. Досрочное расторжение договора возможно лишь по согласию сторон или с возмещением ущерба. Конечно, можно представить себе некий сверх-анархичный договор, настолько свободный, что он будет меняться из-за любого неудобства. Стоит ли объяснять, что такая система полностью парализует жизнь. Все время и энергия будут уходить на составление «свободных договоров». Поэтому, согласно Боровому, и в анархии индивид будет вынужден идти на самоограничения, а «отрицать ограничение частной воли в соглашении, значило бы признать абсурдом само соглашение» [7].
Принято считать, что анархисты отрицают законы, но признают традицию. Но что есть последняя? Такие же правила, только неписаные, сложившиеся в обществе на основе консенсуса. Законами анархии можно считать элементы традиции или по Штаммлеру, «конвенциональные правила», - нормы нравственности, приличия, этикета [8]. и т.д., которые будут относительно едины для всего общества. Кроме того, законодательством анархической федерации можно считать совокупность СД между ее гражданами, общинами и производствами. Его принципиальное отличие от государственного в том, что таким «законам» подчиняются лишь субъекты договора, и они не касаются третьих лиц. В анархической федерации индивида связывает множество договоров. С местом работы, квартир дома, домов в квартале, кварталов в районе, районов в городе, городов в области, областей в федерации. Жизнь индивида и в анархии будет достаточно регламентирована. Вот этот регламент и составляет власть над его поведением. А органы федерации его отслеживающие, будут органами общественной власти.
Чем такая власть отличается от государственной? Ее минимизацией, возможностью постоянного контроля сферы общественной координации. Но индивид чаще всего будет подвластен своим договорам до конца их срока действия. Анархия принимает решения принципом консенсуса. Значит индивиду, желающему изменить договор, придется убедить в необходимости изменений всех его участников, что представляется маловероятным. Но, если индивид не может добиться изменений СД по согласию сторон и не способен возместить предполагаемый ущерб от изменений, он будет вынужден либо менять место жительства (работы), либо оставаться во власти такого договора. И, естественно, раз договор ему не подходит, а он не в силах его поменять, и вынужден жить по нему, этот договор (и коллектив, выступающий его носителем) будет в отношении нашего индивида нести элементы принуждения и эксплуатации.
В чем же тогда свобода анархии? В свободном заключении СД, но которое влечет за собой ответственность индивида по выполнению взятых на себя обязательств. Все прочие свободы выбиваются из анархического принципа, так как станут нарушать свободы других индивидов. Эти примеры раскрывают облик реалистичной анархии: полное отсутствие власти невозможно. Политический анархизм может обещать освобождение только в относительных категориях. Все сверх этого – задачи анархизма философского. Не углубляясь в дебри мистицизма, биокосмизма и иммортализма, политический анархизм борется с властью в узком смысле слова, а именно с властью политической, олицетворяемой государством. Это реальная, достижимая цель, которую я и вижу нашей задачей. Все остальные цели могут рассматриваться лишь впоследствии или параллельно, но как второстепенные.
Уровни эксплуатации
Homo soveticusа учили, что эксплуатация – главный порок классового общества. Но если мы принимаем необходимость дифференциации власти и неизбежности согласия анархиста на признание над собой неких ее естественных проявлений, мы придем и к дифференциации эксплуатации. Ее исходное определение находим у Даля, - это нележание чего-либо впустую, запуск в ход, в дело, использование. Отсюда легко понять, что любой труд есть эксплуатация (без разницы, - само-эксплуатация, другим человеком или обществом в целом). Только использование меня против моей воли традиционно называют эксплуатацией, по договоренности со мной – трудоустройством, а взаимную эксплуатацию – кооперацией [9]. Кроме того, надо помнить, что эксплуатация есть прямой результат разделения труда, усложнения производства. И только вооружившись этим пониманием, что свободы от эксплуатации нет в принципе, мы сможем трезво и объективно начать поиск ее ослабления.
Аналогично власти эксплуатацию можно рассматривать в широком (по Далю) и узком понимании. Последнее определяется, как использование человека принудительно или без достаточной компенсации за труд. Но, во-первых, неурезанное возмещение индивиду его продукта, невозможно ни в каком обществе. А, во-вторых, кто имеет право определять эту достаточность, кроме самого индивида? Нередко то, что посторонним кажется вопиюще недостаточным, сам эксплуатируемый считает высшей наградой. Часто мужчины добровольно становятся рабами своих возлюбленных. Или женщины работают на содержание мужа-тунеядца. Налицо случаи циничной эксплуатации. Но имеет ли общество право вмешиваться? Помню, как советские парткомы регулировали семейные отношения. Когда разводом индивид мог поставить крест на карьере, и вынужден был жить с нелюбимым человеком. Пока любые отношения полов являются добровольными, вмешательство общества недопустимо.
Можно выделить еще ряд направлений эксплуатации индивида, которые общество запрещать не имеет права. А может лишь разубеждать «жертву». Например, религиозные организации, - монастыри, секты. Сюда же можно включить и революционные организации, коммуны. Везде наблюдается различный уровень эксплуатации на добровольной основе. Пример же СССР показал массовость как принудительной эксплуатации несогласных («враги народа» в ГУЛАГе) ради торжества идеи их палачей, так и добровольного согласия одурманенных пропагандой масс на сверх-эксплуатацию ради достижения целей этой же клики. В последнем случае, эти цели временно считали своими и сами сверх-эксплуатируемые. В результате обзора данных форм эксплуатации приходим к выводу, что и такая, «косвенно-принудительная» (субъективно добровольная, через эмоциональную или идейную зависимость) эксплуатация вездесуща.
В чем же тогда принципиальное отличие добровольного согласия на эксплуатацию в капитализме от согласия на сверх-эксплуатацию в социализме СССР? Можно возразить, что в СССР начальники не присваивали себе продукты труда наемных работников. Но их не присваивали лишь при существовании строя. А с его развалом именно начальники предприятий в большинстве случаев их же и приватизировали. То есть класс руководителей присвоил плоды труда наемных работников, только с известной отсрочкой. Из всего выше сказанного напрашивается заключение, что эксплуатация в широком смысле – неизбежна, а в узком, - достаточность компенсации может определять только эксплуатируемый. И здесь нет разницы, идет ли индивид на эксплуатацию из-за любви к женщине, веры в бога, уверенности в идее социального переустройства или желания жить в удобствах. Отсюда легко видеть, что главный вопрос в эксплуатации, - добровольная она или принудительная. С первой бороться бессмысленно. Упразднение прямого принуждения в экономике и сведение косвенного к максимально возможному минимуму и видится второй главной целью анархизма.
Какой путь избавления от принудительной эксплуатации предлагает анархо-коммунизм? Он хочет ликвидировать эксплуатацию человека человеком через конфискацию у частных лиц всех средств производства. Только в отличие от государственного коммунизма, безначальный отдает эти средства в собственность всему обществу. Таким образом, борясь против эксплуатации человека человеком, анархо-коммунизм допускает эксплуатацию человека обществом, при условии, что индивид идет на нее добровольно. Допустим, идеология анкома [10] принципиально отличается от пропаганды СССР, как объяснение реальности от ее фальсификации, и уровень добровольности там будет качественно выше. Но и столь добровольную эксплуатацию можно разделить на несколько уровней.
Например, ясно, что совершенно добровольно индивид придается только любимой работе. Любая нелюбимая работа является вынужденной и содержит элемент косвенного принуждения. Можно, конечно, представить себе коммунистическое общество, полностью состоящее из людей влюбленных в свою работу. Но это больше похоже на психушку. Уже только поэтому бессмысленно говорить о снятии эксплуатации вообще. Опять же, в отличие от эксплуатации человека человеком, эксплуатация человека обществом (скажем, 48 млн. чел., население Украины) в цифрах выглядит куда более угрожающей.
Уверен, что не зашореному идеологией индивиду без разницы, ради каких целей его эксплуатируют, какова персонификация и количество эксплуататоров. Напротив, уже переходное общество к безначальному коммунизму неизбежно будет эксплуатировать индивида в узком смысле, то есть без предоставления достаточной компенсации. Призванное компенсировать эксплуатацию, коммунистическое изобилие не появится в одночасье. А, значит, будет повторена советская схема, когда полный расчет откладывается на будущее, ради которого индивид должен будет довольствоваться крохами. И это будет анонимная в прямом смысле слова безначальная эксплуатация, в которой нельзя найти виноватого и предъявить ему претензии.
Интересное замечание сделал В. Иноземцев касательно постиндустриального общества, но оно в полной мере применимо и к нашему спору. Источник социальных конфликтов кроется не в самом факте отчуждения части продукта у работника, а в восприятии им отчуждения, как противоречия своим интересам. Социальный конфликт вследствие эксплуатации возникает лишь там, где оба субъекта руководствуются материальными интересами [11]. То есть, при наличии интересов идеологических и прочих сверхзадач конфликт не возникает, так как эксплуатируемый добровольно приносит себя в жертву некой идее. Но ведь это жертвоприношение выливается именно в материальный продукт, имеющий свою стоимость. И объективно выходит, что перед нами факт манипуляции сознанием индивида ради бесплатного получения от него продукта. Обычно подобные отношения пытаются замаскировать такую конфискацию обещанием удовлетворять работника «по потребностям».
Но, как я говорил, такое удовлетворение переносится на будущее, которого может и не случится. И, вот, тогда эти обещания превращаются в элементарный обман, кражу в рамках идеологического рабства, при формальном согласии зомбированого индивида. Но, даже если представить, что неким образом можно будет достичь относительного изобилия в ближайшее время от начала анархо-коммунистического проекта, все равно, при выяснении норм общественного распределения, удовлетворение потребностей будет производиться по самой нижней позиции. А это значит, что у работников с трудоспособностью выше средней, будет отчуждаться большая часть продукта и только меньшая компенсироваться. То есть налицо будет перераспределение аналогичное государственному, но производимое в рамках безгосударственного общества и в обеспечение неких нематериальных целей. Похожую «промывку мозгов» общество уже проходило в рамках тоталитаризма. Повторять ее слишком дорогое удовольствие.
Но, коль скоро, эффективный работник и в анархо-коммунизме будет подвержен эксплуатации, и у него все равно будет отчуждаться там его продукт, обещанное избавление от эксплуатации невыполнимо. Можно предъявить и другие обвинения к анархо-коммунистическому проекту в неанархичности. Например, что тотальная общественная собственность неизбежно генерирует бюрократию. Или что участие всех в управлении всеми (всеобщая прямая демократия) долгое время невозможно физически. Индивид с богатой личной жизнью не будет надолго откладывать ее ради рутины общих собраний. Рано или поздно он возобновит делегирование полномочий социальным специалистам. Наконец, что свобода – есть неопределенность, непредрешенность. И общество тотального планирования производства и потребления по определению не может быть свободным. Но главным объектом критики анархо-коммунизма все же является невозможность снятия эксплуатации.
В таком случае нашему индивиду менее принудительно самому торговать своим трудом и продуктом в рамках свободного рынка. А, следовательно, анархизму, если он ставит во главу угла свободу личности и отсутствие принуждения, кроме свержения государства, перспективнее бороться не за обобществление, а за освобождение рынка от диктата крупных производителей. Куда более порядочным в отношении индивида видится возвращение ему максимально возможной части (стоимости) его продукта. И только потом любая идеология может агитировать индивида на любые пожертвования, ради любых идейных, моральных и прочих ценностей. Альтруизм для меня все же это добровольная передача ресурсов в одностороннем порядке, а не изначальное их отчуждение на основании того, что индивид так воспитан, что все равно их отдаст.
Воспитывать же индивида в удобных идее правилах, чтобы он изначально отказывался от произведенного им продукта? Чем тогда мы принципиально отличаемся от государства, воспитывающего граждан в лояльности к себе? Напротив, можно представить себе будущее свободное общество, где сознательный индивид, получая на руки максимально полный продукт своего труда, практически весь его, за исключением необходимого минимума, будет добровольно отдавать ближним. В такой ситуации частная благотворительность в условиях рынка смыкается с коммунистическими началами. Но, повторяю, необходимым условием такого «рыночного коммунизма» я вижу изначальную выдачу индивиду его продукта, следовательно, объективно сознательную его сдачу в фонд общества. А лучше, чтобы избежать возникновения паразитов-распределителей, - адресную помощь нуждающимся.
назад
Создан:
14 Декабря 2007
Опубликован:
14 Декабря 2007
Раздел:
постижение анархии -
теория
| Свобода от принуждения |
| Свобода от принуждения - часть 2 |
| Свобода от принуждения - часть 3 |
| Весь текст |
Анархия не осуществляется силой
Э. Малатеста
Система координат
Сначала хочу поблагодарить А. Дубовика (РКАС-Днепропетровск) за приглашение к полемике об анархическом идеале и путях его достижения. И, чтобы спор был плодотворен, предлагаю установить единую систему координат, - конкретизировать цели, к которым мы движемся.
И я не даю клятву верности Штирнеру, Бакунину или Кропоткину. Но частично использую их идеи, созвучные моему пониманию анархии, а так же идеи близких течений. Для меня важнейшая цель анархизма – освобождение личности. Если кто-либо из «анархистов» выше ставит идею освобождения общества, - мне в рамках анархизма с ним спорить бессмысленно, как с человеком, преследующим неанархические цели. Но что такое освобождение личности? Мы ищем максимальную свободу для индивида, которая при этом не нарушала бы свободы других индивидов. Анархисты видят такое освобождение в упразднении власти и эксплуатации в смысле политического и экономического принуждения. Отсюда анархия – это не особый строй или порядок принятия решений, а «непринуждение», как принцип взаимодействия индивидов. И уже руководствуясь этим принципом надо планировать коллективные решения и представлять себе социальную организацию из них вытекающую.
Сторонники разных течений анархизма предлагают лишь разные пути освобождения от принуждения. Все остальное – создание технологий освобождения и их применение – явно вторично. Поэтому сначала надо спорить о результативности концепций по достижению заявленной цели. Если они не приводят к ожидаемому результату, - нечего разрабатывать и технологии их достижения. Или, во всяком случае, навязывать их, как единственный путь к анархии. В первую очередь, это касается условия анархо-коммунистического проекта – освобождения не только от власти, но и от капитала, якобы тождественного экономической эксплуатации. Я же берусь показать, что анархические теории не только не отрицают власть полностью, но и не избавляют от эксплуатации в сфере экономики. Для чего я это делаю? Чтобы облегчить создание безгосударственного общества. Вынести за рамки анархии, как модели социального устройства, философские и майданные проявления анархизма, необходимые в агитации или тактике борьбы, но не в повседневной жизни анархии.
Уровни власти
Власть и эксплуатация – обширные понятия. Классики анархизма рассматривали власть в узком и широком смысле слова. Первая – власть политическая, государственная, которая и является главным источником принуждения. Вторая – общественная власть во всех ее проявлениях (экономическая, социальная, духовная). Причем, у Штирнера и Бакунина к неполитической относилась и муниципальная власть [1]. По Бакунину существуют два вида власти, - положительная и отрицательная. Положительная (общественная) власть вытекает из необходимости организации общественной жизни изнутри, из сознательной самодисциплины членов общества. Кропоткин указывал на биосоциальную основу общественной власти и выводил ее из животных сообществ [2]. Теоретики постклассического анархизма (Боровой, Черный, Атабекян, Солонович) еще больше настаивали на дифференцированном отношении к власти. На распознании в ней естественных и искусственных, общественных и государственных начал [3].
Боровой в узком смысле слова видел власть как форму отношений господства и подчинения. В широком же понимании она, так или иначе, обуславливает природу человека и его общества [4]. Здесь Боровой выделял собственно власть, религию, мораль, общественное мнение, моду [5]. Или, как замечал Солонович, «смешно говорить об отрицании всякой власти – ибо власть моя же надо мной должна быть [6]». Поэтому анархисту-практику, стремящемуся преобразовать общество на принципах непринуждения, надо отличать теоретические подходы от майданных лозунгов. На Майдане цель лозунга – завладеть вниманием масс. «Свобода, равенство, братство!», «Бандитам – тюрьмы!», «Никакой власти никому!». Теория же призвана удержать это внимание, отвечая на вопросы реализации доктрины. Только так мы избежим подозрений в недалекости и сможем расширить нашу социальную базу до критической массы, способной на преобразования. А не набирать раз от разу временных неофитов на красивые, но пустые из-за своей неосуществимости лозунги.
В отличие от политической и военной «внешней власти», мы не можем упразднить любовь и веру – проявления «внутренней власти». Чувственная привязанность часто выливается в добровольное подчинение. Как и уход в монастырь, означает согласие на подчинение настоятелю. Но факт непринуждения позволяют видеть в обоих этих случаях власть недосягаемую для реформации анархистами. Семья и монастырь не подлежат анархизации. Естественной властью над человеком являются мораль и совесть. Но, значит, община, следящая за их соблюдением, есть носитель общественной власти. Поэтому в прямом смысле слова «никакой власти никому» - это из области фантазии. В лучшем случае, это философская максима, отвечающая высшему уровню анархического сознания, но никак не распространяемая на практику общежития.
Ни один разумный анархист не станет отрицать естественную власть свободного договора (далее - СД). Но СД анархии не станет прислугой капризов индивида, и будет абсолютно свободным лишь на момент своего заключения. Тогда же индивид свободно возлагает на себя некие обязанности, то есть подчинение. Досрочное расторжение договора возможно лишь по согласию сторон или с возмещением ущерба. Конечно, можно представить себе некий сверх-анархичный договор, настолько свободный, что он будет меняться из-за любого неудобства. Стоит ли объяснять, что такая система полностью парализует жизнь. Все время и энергия будут уходить на составление «свободных договоров». Поэтому, согласно Боровому, и в анархии индивид будет вынужден идти на самоограничения, а «отрицать ограничение частной воли в соглашении, значило бы признать абсурдом само соглашение» [7].
Принято считать, что анархисты отрицают законы, но признают традицию. Но что есть последняя? Такие же правила, только неписаные, сложившиеся в обществе на основе консенсуса. Законами анархии можно считать элементы традиции или по Штаммлеру, «конвенциональные правила», - нормы нравственности, приличия, этикета [8]. и т.д., которые будут относительно едины для всего общества. Кроме того, законодательством анархической федерации можно считать совокупность СД между ее гражданами, общинами и производствами. Его принципиальное отличие от государственного в том, что таким «законам» подчиняются лишь субъекты договора, и они не касаются третьих лиц. В анархической федерации индивида связывает множество договоров. С местом работы, квартир дома, домов в квартале, кварталов в районе, районов в городе, городов в области, областей в федерации. Жизнь индивида и в анархии будет достаточно регламентирована. Вот этот регламент и составляет власть над его поведением. А органы федерации его отслеживающие, будут органами общественной власти.
Чем такая власть отличается от государственной? Ее минимизацией, возможностью постоянного контроля сферы общественной координации. Но индивид чаще всего будет подвластен своим договорам до конца их срока действия. Анархия принимает решения принципом консенсуса. Значит индивиду, желающему изменить договор, придется убедить в необходимости изменений всех его участников, что представляется маловероятным. Но, если индивид не может добиться изменений СД по согласию сторон и не способен возместить предполагаемый ущерб от изменений, он будет вынужден либо менять место жительства (работы), либо оставаться во власти такого договора. И, естественно, раз договор ему не подходит, а он не в силах его поменять, и вынужден жить по нему, этот договор (и коллектив, выступающий его носителем) будет в отношении нашего индивида нести элементы принуждения и эксплуатации.
В чем же тогда свобода анархии? В свободном заключении СД, но которое влечет за собой ответственность индивида по выполнению взятых на себя обязательств. Все прочие свободы выбиваются из анархического принципа, так как станут нарушать свободы других индивидов. Эти примеры раскрывают облик реалистичной анархии: полное отсутствие власти невозможно. Политический анархизм может обещать освобождение только в относительных категориях. Все сверх этого – задачи анархизма философского. Не углубляясь в дебри мистицизма, биокосмизма и иммортализма, политический анархизм борется с властью в узком смысле слова, а именно с властью политической, олицетворяемой государством. Это реальная, достижимая цель, которую я и вижу нашей задачей. Все остальные цели могут рассматриваться лишь впоследствии или параллельно, но как второстепенные.
Уровни эксплуатации
Homo soveticusа учили, что эксплуатация – главный порок классового общества. Но если мы принимаем необходимость дифференциации власти и неизбежности согласия анархиста на признание над собой неких ее естественных проявлений, мы придем и к дифференциации эксплуатации. Ее исходное определение находим у Даля, - это нележание чего-либо впустую, запуск в ход, в дело, использование. Отсюда легко понять, что любой труд есть эксплуатация (без разницы, - само-эксплуатация, другим человеком или обществом в целом). Только использование меня против моей воли традиционно называют эксплуатацией, по договоренности со мной – трудоустройством, а взаимную эксплуатацию – кооперацией [9]. Кроме того, надо помнить, что эксплуатация есть прямой результат разделения труда, усложнения производства. И только вооружившись этим пониманием, что свободы от эксплуатации нет в принципе, мы сможем трезво и объективно начать поиск ее ослабления.
Аналогично власти эксплуатацию можно рассматривать в широком (по Далю) и узком понимании. Последнее определяется, как использование человека принудительно или без достаточной компенсации за труд. Но, во-первых, неурезанное возмещение индивиду его продукта, невозможно ни в каком обществе. А, во-вторых, кто имеет право определять эту достаточность, кроме самого индивида? Нередко то, что посторонним кажется вопиюще недостаточным, сам эксплуатируемый считает высшей наградой. Часто мужчины добровольно становятся рабами своих возлюбленных. Или женщины работают на содержание мужа-тунеядца. Налицо случаи циничной эксплуатации. Но имеет ли общество право вмешиваться? Помню, как советские парткомы регулировали семейные отношения. Когда разводом индивид мог поставить крест на карьере, и вынужден был жить с нелюбимым человеком. Пока любые отношения полов являются добровольными, вмешательство общества недопустимо.
Можно выделить еще ряд направлений эксплуатации индивида, которые общество запрещать не имеет права. А может лишь разубеждать «жертву». Например, религиозные организации, - монастыри, секты. Сюда же можно включить и революционные организации, коммуны. Везде наблюдается различный уровень эксплуатации на добровольной основе. Пример же СССР показал массовость как принудительной эксплуатации несогласных («враги народа» в ГУЛАГе) ради торжества идеи их палачей, так и добровольного согласия одурманенных пропагандой масс на сверх-эксплуатацию ради достижения целей этой же клики. В последнем случае, эти цели временно считали своими и сами сверх-эксплуатируемые. В результате обзора данных форм эксплуатации приходим к выводу, что и такая, «косвенно-принудительная» (субъективно добровольная, через эмоциональную или идейную зависимость) эксплуатация вездесуща.
В чем же тогда принципиальное отличие добровольного согласия на эксплуатацию в капитализме от согласия на сверх-эксплуатацию в социализме СССР? Можно возразить, что в СССР начальники не присваивали себе продукты труда наемных работников. Но их не присваивали лишь при существовании строя. А с его развалом именно начальники предприятий в большинстве случаев их же и приватизировали. То есть класс руководителей присвоил плоды труда наемных работников, только с известной отсрочкой. Из всего выше сказанного напрашивается заключение, что эксплуатация в широком смысле – неизбежна, а в узком, - достаточность компенсации может определять только эксплуатируемый. И здесь нет разницы, идет ли индивид на эксплуатацию из-за любви к женщине, веры в бога, уверенности в идее социального переустройства или желания жить в удобствах. Отсюда легко видеть, что главный вопрос в эксплуатации, - добровольная она или принудительная. С первой бороться бессмысленно. Упразднение прямого принуждения в экономике и сведение косвенного к максимально возможному минимуму и видится второй главной целью анархизма.
Какой путь избавления от принудительной эксплуатации предлагает анархо-коммунизм? Он хочет ликвидировать эксплуатацию человека человеком через конфискацию у частных лиц всех средств производства. Только в отличие от государственного коммунизма, безначальный отдает эти средства в собственность всему обществу. Таким образом, борясь против эксплуатации человека человеком, анархо-коммунизм допускает эксплуатацию человека обществом, при условии, что индивид идет на нее добровольно. Допустим, идеология анкома [10] принципиально отличается от пропаганды СССР, как объяснение реальности от ее фальсификации, и уровень добровольности там будет качественно выше. Но и столь добровольную эксплуатацию можно разделить на несколько уровней.
Например, ясно, что совершенно добровольно индивид придается только любимой работе. Любая нелюбимая работа является вынужденной и содержит элемент косвенного принуждения. Можно, конечно, представить себе коммунистическое общество, полностью состоящее из людей влюбленных в свою работу. Но это больше похоже на психушку. Уже только поэтому бессмысленно говорить о снятии эксплуатации вообще. Опять же, в отличие от эксплуатации человека человеком, эксплуатация человека обществом (скажем, 48 млн. чел., население Украины) в цифрах выглядит куда более угрожающей.
Уверен, что не зашореному идеологией индивиду без разницы, ради каких целей его эксплуатируют, какова персонификация и количество эксплуататоров. Напротив, уже переходное общество к безначальному коммунизму неизбежно будет эксплуатировать индивида в узком смысле, то есть без предоставления достаточной компенсации. Призванное компенсировать эксплуатацию, коммунистическое изобилие не появится в одночасье. А, значит, будет повторена советская схема, когда полный расчет откладывается на будущее, ради которого индивид должен будет довольствоваться крохами. И это будет анонимная в прямом смысле слова безначальная эксплуатация, в которой нельзя найти виноватого и предъявить ему претензии.
Интересное замечание сделал В. Иноземцев касательно постиндустриального общества, но оно в полной мере применимо и к нашему спору. Источник социальных конфликтов кроется не в самом факте отчуждения части продукта у работника, а в восприятии им отчуждения, как противоречия своим интересам. Социальный конфликт вследствие эксплуатации возникает лишь там, где оба субъекта руководствуются материальными интересами [11]. То есть, при наличии интересов идеологических и прочих сверхзадач конфликт не возникает, так как эксплуатируемый добровольно приносит себя в жертву некой идее. Но ведь это жертвоприношение выливается именно в материальный продукт, имеющий свою стоимость. И объективно выходит, что перед нами факт манипуляции сознанием индивида ради бесплатного получения от него продукта. Обычно подобные отношения пытаются замаскировать такую конфискацию обещанием удовлетворять работника «по потребностям».
Но, как я говорил, такое удовлетворение переносится на будущее, которого может и не случится. И, вот, тогда эти обещания превращаются в элементарный обман, кражу в рамках идеологического рабства, при формальном согласии зомбированого индивида. Но, даже если представить, что неким образом можно будет достичь относительного изобилия в ближайшее время от начала анархо-коммунистического проекта, все равно, при выяснении норм общественного распределения, удовлетворение потребностей будет производиться по самой нижней позиции. А это значит, что у работников с трудоспособностью выше средней, будет отчуждаться большая часть продукта и только меньшая компенсироваться. То есть налицо будет перераспределение аналогичное государственному, но производимое в рамках безгосударственного общества и в обеспечение неких нематериальных целей. Похожую «промывку мозгов» общество уже проходило в рамках тоталитаризма. Повторять ее слишком дорогое удовольствие.
Но, коль скоро, эффективный работник и в анархо-коммунизме будет подвержен эксплуатации, и у него все равно будет отчуждаться там его продукт, обещанное избавление от эксплуатации невыполнимо. Можно предъявить и другие обвинения к анархо-коммунистическому проекту в неанархичности. Например, что тотальная общественная собственность неизбежно генерирует бюрократию. Или что участие всех в управлении всеми (всеобщая прямая демократия) долгое время невозможно физически. Индивид с богатой личной жизнью не будет надолго откладывать ее ради рутины общих собраний. Рано или поздно он возобновит делегирование полномочий социальным специалистам. Наконец, что свобода – есть неопределенность, непредрешенность. И общество тотального планирования производства и потребления по определению не может быть свободным. Но главным объектом критики анархо-коммунизма все же является невозможность снятия эксплуатации.
В таком случае нашему индивиду менее принудительно самому торговать своим трудом и продуктом в рамках свободного рынка. А, следовательно, анархизму, если он ставит во главу угла свободу личности и отсутствие принуждения, кроме свержения государства, перспективнее бороться не за обобществление, а за освобождение рынка от диктата крупных производителей. Куда более порядочным в отношении индивида видится возвращение ему максимально возможной части (стоимости) его продукта. И только потом любая идеология может агитировать индивида на любые пожертвования, ради любых идейных, моральных и прочих ценностей. Альтруизм для меня все же это добровольная передача ресурсов в одностороннем порядке, а не изначальное их отчуждение на основании того, что индивид так воспитан, что все равно их отдаст.
Воспитывать же индивида в удобных идее правилах, чтобы он изначально отказывался от произведенного им продукта? Чем тогда мы принципиально отличаемся от государства, воспитывающего граждан в лояльности к себе? Напротив, можно представить себе будущее свободное общество, где сознательный индивид, получая на руки максимально полный продукт своего труда, практически весь его, за исключением необходимого минимума, будет добровольно отдавать ближним. В такой ситуации частная благотворительность в условиях рынка смыкается с коммунистическими началами. Но, повторяю, необходимым условием такого «рыночного коммунизма» я вижу изначальную выдачу индивиду его продукта, следовательно, объективно сознательную его сдачу в фонд общества. А лучше, чтобы избежать возникновения паразитов-распределителей, - адресную помощь нуждающимся.
[1] Ежова Е.А. Проблема власти, государства и права в философии М. Штирнера, М.А. Бакунина и П.А. Кропоткина // Вестник МГТУ, т.9. № 1, 2006., с.41-42
[2] Ударцев С.Ф. Власть и государство в теории анархизма в России (XIX – начало ХХ в.) // Анархия и власть. М. 1992., с.51, 53
[3] Ударцев С. Ф. Политическая и правовая теория анархизма в России. М. 1994., с.254
[4] Боровой А. Власть // // Анархия и власть. М. 1992., с.153
[5] Ударцев С. Ф. Политическая и правовая теория анархизма в России. М. 1994., с.260
[6] Ударцев С. Ф. Политическая и правовая теория анархизма в России. М. 1994., с.254
[7] Боровой А.А. Анархизм. М. 2007., с.140-141
[8] Штаммлер Р. Теоретические основы анархизма. М. 1906., с.38-39
[9] Азаров В. Миссия анархизма. ч.2 // http://www.azarov.net/
[10] Сленговое сокращение терминов «анархо-коммунизм», «анархо-коммунист»
[11] Иноземцев В. Эксплуатация: феномен сознания и социальный конфликт // http://www.postindustrial.net/pdf/magazines/article30.pdf