"Взросление нации"

Создан:  06 Апреля 2011      Опубликован:  06 Апреля 2011
Раздел:  до анархизма - общественные

Глава 15. Свобода слова?

Начавшаяся с гласности как механизма борьбы горбачевских реформаторов с консерваторами-сталинистами, отечественная «свобода слова» всю перестройку и независимость преподносилась населению как фундаментальная демократическая ценность, верный проводник в «капиталистический рай». Хотя рассудительному человеку уже на примере перестроечной трансформации СМИ было совершенно очевидно, что неискушенному в демократических свободах народу Украины под маркой «свободы слова» легко можно подсунуть всё, что угодно.

Как известно, в Советском Союзе СМИ были рупором культа, хранителями священного огня «светлого коммунистического будущего», носителями мифологии «соцреализма» и «общества всеобщего равенства». С экранов TV и газетных страниц к обывателю взывали идолы и герои режима – от Павки Корчагина до какого-нибудь «ударного дояра СССР». И если конечной целью паблик рилейшнз (PR) является полное отсутствие негативных высказываний в адрес заказчика PR, то советские СМИ полностью справлялись с этой задачей, вызывая исключительно положительные эмоции в отношении его, читателя, родной народной власти. Намеренно создавалось впечатление о прессе как органе надзора за коррупцией. Она, якобы, открывала партии глаза, и та беспощадно расправлялась с порчей в своих рядах. И хотя под конец Союза все знали неприкрытую режиссуру подобного действа, подсознание «советских людей» чётко зафиксировало неразрывную связь оглашения с наказанием. Связь эта была автоматически перенесена на гласность, «выкорчёвывавшую» партийных консерваторов, а затем стала преподноситься и как панацея независимости.

Но именно отсутствие критического взгляда на проблемы социума сыграло с народами СССР злую шутку. Как отмечает Президент Украинской ассоциации PR Г. Почепцов, «советская система распалась, в том числе, и от того, что аудитория не была готова к восприятию негативной информации» (16, с.252). Слово по-прежнему оставалось священным, ему верили и за ним шли. И в результате под каток антисоветской чернухи, круглосуточно лившейся из дорвавшихся до «свободы» СМИ, попало все: от лагерей и номенклатурных кланов до планирования и народного контроля.

Реформаторы легко оправдывали любые свои действия, вплоть до разорительной либерализации цен и номенклатурной приватизации, которая и не может быть другой, потому что кроме номенклатуры никто не управится с хозяйственной деятельностью. А если какие-либо реформаторские махинации и высвечивал в реальном свете «прожектор перестройки», пресекать эти злоупотребления было некому. С уходом тоталитаризма исчез старый институт, заинтересованный в наказании, а новый так и не возник. Я имею в виду гражданское общество.

По одному из определений, гражданское общество является совокупностью и системой взаимодействия активных, самостоятельных, самоопределяющихся и граждански компетентных групп отстаивания и продвижения собственных интересов. Любых групп любых интересов, от предприятий ВПК и нефтяных концернов до обществ пенсионеров и клубов собаководства. То, насколько каждая из групп, соблюдая закон, сможет продвинуть свой интерес, и составляет сиюминутную картину демократического гражданского общества. Именно поэтому на Западе так важны честные правила игры, обеспечивающие равноправие свободно конкурирующих групп интересов, единую систему координат для всего игрового поля социума. Ведь коррупция даёт тем или иным группам привилегии, исключительные права продвигать свои интересы по отношению к другим игрокам и, следовательно, ущемляет права последних. Поэтому в западных демократиях любая огласка чиновничьих правонарушений неизменно влечёт за собой реакцию всех групп интересов данной сферы, чувствующих себя ограбленными.

Таким образом, свобода слова не самоценна, а является лишь компонентом, составляющей, узлом механизма «свобода слова – гражданские группы интересов», информирующим и приводящим в действие все группы, затронутые тем или иным правонарушением. Именно эта связка огласки в СМИ и немедленной реакции ущемлённых групп интересов и называется на Западе «свободой слова».

Что наблюдается в Украине? У нас «свободой слова» безграмотно (или намеренно) называют лишь «узел огласки» и сокрушаются по поводу бездействия демократических механизмов. Но это всё равно что обижаться на двигатель, который не едет без колёс! Не на что в Украине влиять «узлу огласки». Население, напрочь отученное от самостоятельности и гражданской компетентности за годы советской власти, теперь и вовсе раздавлено кризисом, разделено социальным расслоением, падением морали и уровня доверия к ближнему. А отсутствие гражданской компетентности исключает у населения потребности пользоваться демократическими механизмами. В результате на десятом году «независимости» основные демократические регуляторы оказались не востребоваными, и возродившаяся номенклатура снова загоняет население в духовное стойло очередного, теперь национального элитаризма. Нет свободного разнообразия конкурирующих, самоорганизующихся и граждански компетентных групп интересов.
 
В Украине возрождается модифицированная модель СССР – толпо-элитарная модель социума. Первая её составляющая – элиты – монопольные группы интересов, достигшие своих целей без свободной конкуренции, административно-коррупционными методами, и поделившие между собой сферы влияния в обществе. Вторая составляющая – толпа – неструктурированная, не осознающая своих органичных групповых интересов основная масса населения, наивно надеющаяся на порядочность элит. За неимением осознанных личных целей, она готова за минимальный, но постоянный паёк класть жизнь на цели элит. В такой негражданской системе свобода слова бесполезна для общества, так как, за неимением низовых общественных групп интересов, ей некого приводить в движение. Зато она явно играет на руку коррумпированной власти, которая указывает на зловонный компромат в СМИ как на фундаментальную свободу – индикатор демократичности режима. И «добром» на публикации скандалов власть решает сразу две собственные проблемы.

Во-первых, оттягивает из населения критическую массу озлобления на немощный режим. Люди сливают негативные эмоции на «паршивых овец» бюрократического стада, оставляя нетронутой систему в целом.

Во-вторых, скандалы используются властью (и крупным бизнесом, являющимся придатком власти) как оружие политической борьбы. В Украине существует справедливость, но это справедливость избирательная. Все воруют, но если ты пошел против системы, на тебя спускают справедливость. И глядя на то, во что выродилась перестроечная «свобода слова», невольно задаёшься вопросом: а была ли в перестройку хоть минимальная свобода слова в её главном смысле – плюрализме мнений и высказываний, всенародного обсуждения прошлого и предстоящего пути? По мнению, уже упоминавшегося Г. Почепцова «перестройка и гласность по сути своей были гигантской информационной войной с вовлечением в её проведение тысяч людей и множества каналов коммуникации» (17, с. 483).

Я не питаю ностальгии по «совку». Но именно безальтернативная информационная агрессия в СМИ эпохи перестройки в итоге привела Украину к современной национальной катастрофе. Но что же произошло с перестроечными СМИ? Почему наша долгожданная «свобода слова» вылилась в монолог мщения и пропаганду очередного утопического мифа о человеколюбии «цивилизованного капитала»? Всё было до обидного просто. Как показано в главе 13, тонны газетных страниц и децибелы митинговых речей о гласности и демократии перевесила номенклатурная приватизация. В период перестроечной демократизации и последующего обретения независимости вопрос стоял не о власти патриотов и, уж конечно же, не о народовластии, а о власти мутировавшей номенклатуры в конкретный промежуток времени – период распродажи госсобственности. Кто продаёт, – тот и имеет.

И СМИ стали не только высокооплачиваемыми гримёрами этого грабительского разгосударствления, они сами активно в нём участвовали. Сначала СМИ четко выполняли указания горбачевского режима реформаторов и, возможно, сами верили в объективную демократизацию. Но уже к середине перестройки лишь откровенно глупый редактор мог не заметить тенденциозности подачи как социалистического прошлого, так и капиталистического будущего.

Тем не менее, такая «свобода слова» была материально выгодна псевдодемократическим редакторам. Во-первых, властный заказ на разоблачение советского режима и идеализацию капитализма принёс невиданные тиражи и популярность СМИ. А гальванизированные национал-буржуазные веяния вытянули из культурного кювета украинские издания типа «Літературна Україна», «Вітчизна», «Прапор» или раскачали местечковые – типа «Поступ» и «Віче». Во-вторых, издания переходили на хозрасчёт, а TV позволили рекламу, что стало приносить их руководителям несоизмеримые с прошлой зарплатой прибыли.

Наконец, позднеперестроечный процесс отмывания денег партии (капитализации ресурсов, находившихся под контролем реформаторской номенклатуры) шел, кроме всего прочего, и посредством вложения общенародных средств в послушные СМИ, создание новых изданий и медиа-холдингов. Другими словами, носители «свободы слова» были в гуще преступной приватизации и являлись людьми крайне заинтересованными в однобоком освещении ситуации в стране и капитализации социума любой ценой. Именно СМИ вели тотальный огонь по «точкам уязвимости» массового сознания, показывая пустые прилавки и очереди за водкой как единственную определяющую реальность СССР, разжигая потребительское идолопоклонничество населения.

Информационная война с целью изменения массового сознания противопоставляла советскому товарному голоду иллюзию всеобщего западного изобилия, подтверждение которой обыватель находил в голливудских кинолубках. Причём, как уже было сказано, новый образ народного счастья эксплуатировал старые советские стереотипы. Отсюда и «железная» логика гомо перестроикуса: есть два мира – социализм и капитализм; социализм не привёл к светлому будущему, – к нему ведёт капитализм. И все народные чаяния стали проецироваться на него. Только делали это не столько бедные фантазией обыватели, сколько те же славоречивые СМИ.

О том, насколько тенденциозна была «свобода слова» в Украине, говорит один красноречивый факт. Нормальные люди конца ХХ века, практически полностью изжившие национальные предрассудки в своём одном из самых многонациональных в Европе социумов, вдруг становятся одержимы мифом национального возрождения со всей сопутствующей нетерпимостью и ксенофобией. Без целенаправленного многолетнего «промывания мозгов» силами «демократических» СМИ так оболванить народ было практически невозможно. Журналисты так думали? Им так заказали! Именно национальная идея в Украине стала главным предлогом для национально-номенклатурного распаевания госсобственности. А временная поддержка населения была получена лишь потому, что идея национального возрождения по сути была лишь поверхностной модификацией мифа пролетарского возрождения «кто был никем, тот станет всем», что «хозяин на своей земле» – это смягченный поведенческий синоним пролетарской диктатуры. И если вспомнить ренессанс революционной романтики начала перестройки, то в Украине она, при активном участии СМИ, была трансформирована в романтику национальную с главной перестроечной целью – добиться новой легитимности для старой иерархии власти.

Если большинство исследователей оценивают перестройку именно как информационную войну, то и ключи от нормального будущего хранились именно в информационном поле, то есть в СМИ! Если бы действительно намечался серьёзный переход к новому обществу, свобода слова должна была быть изначально построена по принципу симметричности. За любым сообщением должно было следовать контр-сообщение, а проблемы социума рассматриваться с максимального количества точек зрения.

Как отмечал Г. Блуммер, «Если некоторые из противоборствующих взглядов находятся под запретом... или подвергаются какой-либо дискриминации в возможности свободно обсуждаться и обосновываться, то соответственно наблюдается вмешательство, препятствующее эффективной общественной дискуссии» (7, с.561). Лишь на основании объективной информации могло сформироваться здоровое общественное мнение, а через него – хоть какое-то лицо новой власти. Но кому это было нужно?! Советский информационный тоталитаризм никуда не делся, в период перестройки и независимости он лишь поменял знак потенциала.

Именно СМИ, с подачи политиков, заставили народ блуждать в потёмках мифотворчества, не выходя на осмысление и исправление реальности. Именно СМИ, выполняя прямой или косвенный заказ капитализирующейся власти, украли у народа Украины шанс плавной трансформации социума, явной дезинформацией и тенденциозностью сообщений заставили нас стать молчаливыми, растерянными соглашателями очередного большевистского «до основанья, а затем...».

Но, как утверждает история, «затем» ничего хорошего не бывает. Затем чиновники от СМИ, как часть номенклатуры, занялись универсальной для всего постсоветского пространства номенклатурной приватизацией. Затем, с обнищанием народа и переполнением информационного рынка, СМИ начали разоряться и «пошли с молотка». Затем многие перестроечные и «ранненезависимые» СМИ перестали существовать, а остальные были скуплены более удачливыми участниками приватизации, сросшимися с властью и криминалом. А уж затем (то есть теперь) кончилась даже иллюзия свободы слова.

В период передела собственности и изменения экономических отношений в Украине СМИ выступали в роли мифологов и адвокатов преступного разгосударствления. За подобное спецобслуживание им позволяли мелкие шалости вроде самовольных разоблачений и заносчивого самопровозглашения «четвёртой властью». Но по мере завершения передела "прислугу" стали сокращать, проявлять нетерпимость к её безосновательным претензиям на контроль за властью, которая подобную «свободу слова» и породила. Ужесточился судебный, налоговый, криминальный произвол в отношение масс-медиа. Журналистов охватил настоящий ренессанс советской самоцензуры. Мол, наигрались в свободу, теперь бы покоя!

При дальнейшем развитии этой ситуации общество снова вернётся к советской двойственности, где пресса – это для идейных высказываний, а кухни – для реальных. За свою извращённую «свободу слова», замешанную на собственной корыстной приватизации, СМИ платили полной люмпенизацией народа, не понимая, что без наличия и немедленной реакции осознанного структурированного населения их последующие расследования окажутся невостребованными, а их свобода незащищенной. Отсюда вывод, что «четвёртая власть» была столь же недалёка и безграмотна в вопросах демократии, как и население. И то, что «кассетный скандал» на время приостановил давление на прессу, не может служить показателем реальной демократизации информационного пространства. Выдохнется скандал, и возобновятся репрессии. А полупридушенный кризисом народ будет по-прежнему равнодушен к закрытию газет и каналов, как это недавно случилось в России с телекомпанией НТВ. И именно это равнодушие есть прямой результат отечественной «свободы слова».

Находясь вместе с народом в зоне массового мифологического поражения, журналисты в первые годы независимости сплошь выдавали желаемое за действительное. Но, в отличие от народа, к ним стекалась более объективная информация о происходящем, и её утаивание и ретуширование – главные преступления СМИ, за которые они сейчас и расплачиваются, наивно поднимая «хвилі свободи».

Глава 16. Отречёмся от «третьего сектора»!

Второй фундаментальной надеждой украинской демократии и одним из немногих реальных завоеваний, доставшихся украинскому обществу в результате провозглашения демократии и независимости, явилась свобода собраний и самоорганизации населения.

За последние десять лет возникло бесчисленное множество общественных неправительственных организаций (НПО) огромного спектра направленности – от клубов любителей астрологии до НПО, осуществляющих поддержку социально незащищённых групп населения. НПО или «третий сектор» долгое время считался (многими теоретиками «третьего сектора», а также представителями грантодающих организаций считается и сейчас) главным источником реальной демократизации украинского общества, его самоорганизацией, реальным самоуправлением, взаимопомощью, одним словом – «кровь от крови, плоть от плоти народа». Лишь критическая масса социально активных и граждански компетентных людей, знающих, ценящих и умеющих отстаивать собственные права не позволит Украине вернуться к тоталитаризму.

Ни рыночные отношения, ни демократические лозунги гарантировать этого не в силах. Именно с целью гражданского ликбеза на «третий сектор», как на наиболее перспективную среду воспитания демократических навыков, было направлено пристальное внимание Запада и финансовые потоки всевозможных фондов и грантодающих организаций. Как показано в главе 14, инерция бюрократизированного советского сознания, сохранившаяся несамостоятельность и патерналистские ожидания общества, возрождение номенклатуры в новом, рыночном качестве, и новый эпидемический рост бюрократии привели к постепенному возрождению советской системы подчинения. С каждым днём всё меньше сфер общественной жизни остаётся вне прямого или косвенного контроля бюрократии. Она всё больше вмешивается в экономику, диктует «правильность» культуры, манипулирует сознанием населения. И эта номенклатурная реконкиста не могла обойти стороной, оставить вне поля своих интересов общественное движение, «третий сектор».

Общественные организации живут не только в «питательном бульоне» западных грантов. Они, как все грешные, а также безгрешные жители нашей Родины, находятся бок о бок с бюрократическими структурами, с коррупцией, теневой экономикой и другими социальными явлениями посттоталитарной Украины. И естественно, что процесс бюрократизации социума распространяется и на НПО.

Под бюрократизацией «третьего сектора» я понимаю не бюрократизацию в смысле Паркинсона, как результат безудержного развития системы. Некоторые специалисты «третьего сектора» считают, что бюрократизация деятельности НПО возможна при внедрении в систему осуществления государственной социальной политики более структурированных форм межсекторного взаимодействия, таких, как социальный заказ, фонды местного сообщества и т.д. Это приведет к образованию организаций, жестко ориентированных на программно-целевой подход, за которым может потеряться демократическая миссия НПО. Под «бюрократизацией» НПО я понимаю встраивание неправительственных организаций в систему чиновничьей иерархии. Попадание влиятельных социальных и территориальных организаций под контроль бюрократии, как региональной, так и государственной. Превращение их в проводников влияния власти на народ.

Директор Центра гражданского общества Лондонского университета экономики Х. Апхайер интерпретирует «третий сектор» как организационную инфраструктуру гражданского общества. Именно «третий сектор» в западных демократиях является зоной развития гражданского общества, путём реализации интересов самодеятельных граждан в рамках общественных организаций. Последние десятилетия в Европе наблюдается постоянный рост участия НПО в решении социальных проблем, в местном и государственном законотворчестве.

В ФРГ за 1990-95 гг. «третий сектор» вырос на 30% и занял более 5% граждан республики, а в Бельгии, Голландии и Ирландии эта цифра достигает 10%. Кроме того, треть жителей ФРГ старше 14 лет бесплатно уделяет часть своего времени работе в «третьем секторе» (18). И подобная тенденция характерна для всей Объединённой Европы. В результате, согласно социологическим опросам, граждане Франции верят НПО в 5 раз больше, чем власти, и в 9 раз больше, чем СМИ.

Подобный же приоритет доверия НПО относительно власти показывают опросы населения Великобритании, ФРГ, США, Австралии (19). Замечу, что все вышеперечисленные страны имеют прочные демократические традиции, где мораль власти и бизнеса достигает очень высокого уровня, и где практически единичны случаи коррупции и теневого накопления капитала. Тем не менее и там общественность не считает нужным полностью делегировать решение своих проблем и, следовательно, все рычаги социального контроля органам власти, власти достаточно порядочной и честной. Из этого я заключаю, что развитие гражданского общества зависит не от уровня доверия граждан к той или иной власти, а от естественной потребности граждан реализовывать свои гражданские права через реальное народовластие – контроль над институтом государственного управления и продвижение низовых гражданских инициатив.

Характерно, что одной из главных негативных черт «третьего сектора» ФРГ специалисты считают сильную зависимость НПО от государственного финансирования и близость к политическим партиям, что, по мнению Апхайера, «исключает части «третьего сектора» из гражданского общества и переводит их в квазигосударственный сектор» (18.)!

В Европе сила гражданского общества определяется, прежде всего, степенью независимости «третьего сектора» от государства, способствующей социальному и политическому обновлению системы. Там, где деятельность государства консервативна и не приводит к решению вновь возникающих проблем, общество в лице НПО находит новые решения и активно выносит их на политическое утверждение. Именно с этой точки зрения философы и политологи, начиная с Гегеля, характеризовали гражданское общество как общественно-политический институт, находящийся вне государства, оппозиционный ему во всём.

Для лидеров украинских НПО, видящих наращивание своих сил и общественного веса в тесном, переходящем в подчинение сотрудничестве с партиями и властью, такая позиция будет вряд ли понятна. Бюрократизация общественного сознания за годы Советской власти, когда социальный рейтинг и степень самоутверждения гражданина полностью зависели от его места в государственной иерархии, в большинстве случаев определяет поведение не только чиновников, но и общественников. Отсюда и стремление подороже продать своё влияние в той или иной социальной группе органу местного самоуправления, политической партии, кандидату в нардепы.

По моим наблюдениям, такой практикой чаще всего грешат лидеры ветеранских организаций, объединений инвалидов, малообеспеченных (многодетные семьи, одинокие матери и т.д.), молодёжных организаций. Для первых трёх категорий лидеров такая позиция даёт возможность обеспечения своей социальной группы бесплатными раздачами типа гуманитарной помощи, увеличение своего авторитета в группе посредством этих раздач, обретение престижного места во вневедомственной иерархии власти в качестве ценного поставщика электората. Для молодёжных лидеров такая «продажа влияния» – удачное начало взрослой жизни, подспорье в получении элитного образования и стремительной бюрократической карьеры. И, судя по результатам моего общения с подобными лидерами, их мало волнует создающаяся их же руками ситуация, когда путём мелких унизительных подачек власть покупает себе пролонгацию права быть такой, как она есть, как она описана выше.

Кроме того, всячески набиваясь и активно сотрудничая с бюрократией, лидеры НПО неизбежно становятся похожими на неё, перенимают её ценности, образ мышления и поведения. Такие «общественные лидеры» пополняют ряды описанной выше неономенклатуры, от власти кормящейся, власть поддерживающих, власть пропагандирующих.

Наряду с неономенклатурными СМИ, они обеспечивают бюрократии крепкий, безотказный PR, манипулируют сознанием своих общественных групп, изымая из населения легитимность нынешнего положения дел в Украине – коррупции, авторитаризма, советского ренессанса. Тем самым они способствуют фактическому истреблению робких ростков общественной самостоятельности и снова загоняют общественность в ленивое безволие патернализма, отказывают своим группам в надежде на независимость – независимость мышления, мировосприятия, самоопределения граждан, настоящую независимость демократии.

Справедливости ради надо отметить, что бюрократизация НПО не является украинским ноу-хау. И в развитых демократиях появляются «организации, выступающие под маркой неправительственных, но на самом деле они созданы именно правительствами для выполнения «спецзаданий». В данном случае их функция состоит в том, чтобы противодействовать подлинно общественным объединениям, вступать с ними в полемику... препятствовать принятию решений, неугодных властям» (19.). Но если на Западе подобная лжеобщественность действует маскируясь, то в Украине бюрократические НПО всячески бравируют связями с властью, чувствуют себя общественной элитой.

И самое тревожное то, что совершенно очевидная бюрократизация «третьего сектора» воспринимается не задействованными в этом процессе лидерами НПО совершенно естественно.

Во всяком случае, протест ущемлённых общественников против действий отдельных бюрократизированных НПО ни разу не превращался в неприятие самой тенденции бюрократизации. Создаётся впечатление, что «НПО-шники» по большому счёту и не понимают, что же, собственно, происходит, какая реальная угроза нависла над перспективой развития украинского гражданского общества. Или последнее в Украине уже никому не нужно?! В связи с этим тем более непонятен вопрос, как так случилось, что, несмотря на гигантские средства западных налогоплательщиков, потраченные демократическими институтами и фондами в Украине на развитие гражданского общества, результатом этого «развития» стало подчинение «третьего сектора» власти?
 
Как случилось, что, несмотря на десятки, если не сотни тысяч семинаров и тренингов, проведенных ими с лидерами НПО, главным результатом демократизации украинского общества стал фактический возврат к советской системе тотального подчинения, бюрократизация общественного движения, превращение большей части НПО в агентов бюрократического влияния?

Очень хорошо этот механизм можно рассмотреть на примере «социального партнерства». Термин «социальное партнерство» – новый для Украины. И до сих не только разные слои общества понимают его по-разному, но даже среди НПО нет однозначного понимания, что же это такое. Такому положению вещей способствуют и некоторые западные фонды в Украине, которые оказались в довольно сложной ситуации и своей неопределённостью лишь окончательно запутали наш «третий сектор». Да, практические тренинги по фандрайзингу, мониторингу, работе с волонтёрами и т.п. очень полезны и применимы. Но большинство предлагаемых фондами глобальных схем, стратегических концепций демократизации социума не адаптировано к украинской реальности и являются не учебными пособиями, а, скорее, историей западного гражданского общества.

Показателен в этом смысле пример с трёхсекторной моделью социума. В развитых демократиях, где собственность отделена от власти, а все три сектора – власть, бизнес и НПО – являются сильными, равноправными партнёрами, такая модель, возможно, отображает действительность, и разработки, построенные на её основе, приносят реальные результаты. Но при чём здесь Украина?!

Интересно отметить тот факт, что «социальное партнерство» в разработках теоретиков украинского общественного движения неразрывно связано с данной моделью, из которой, собственно говоря, и происходит определение всех НПО как организаций «третьего сектора».

В главе 13 я рассказал, каким образом появилась крупная частная собственность в Украине и как неразрывно она связана с властью. Условно подобную модель я назвал бизнес-бюрократической системой, где процветающее предпринимательство является либо привилегией чиновников, либо возможно лишь под возмездной защитой («крышей») власти. Исходя из этой реальности, ни о каком глобальном взаимодействии «власть-НПО» и «бизнес-НПО» в Украине речи быть не может, и тот, кто рассказывает о работе подобных схем в нашей стране, не только является рабом своих иллюзий, но и обманывает своих слушателей. Опять же, из-за той же неразделённости собственности и власти последняя принимает гипертрофированные масштабы и блокирует саму идею равноправного социального партнёрства. Как метко заметил Т. Гоббс, «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе» (20, с.303).

Я не призываю «третий сектор» меряться силами с властью, но совершенно очевидно, что выступают они в несопоставимых весовых категориях. Под партнерством я понимаю равноправное взаимодействие, при котором участники имеют возможность потребовать и добиться от партнера выполнения взаимных обязательств. Именно критерий равноправности сводит на нет все разговоры о социальном партнерстве в Украине в настоящее время.

Партнерство возможно и фактически осуществимо лишь в том случае, если обе стороны – НПО и государство – будут юридически и, главное, фактически самостоятельны в сферах своей полномочной деятельности. В противном случае, вместо социального партнерства мы получим порабощение государством не только НПО, но и общества в целом.

Социальное партнерство видится важнейшим критерием оценки значимости деятельности НПО для многочисленных грантодающих организаций. Вследствие этого многие НПО Украины объявили социальное партнерство стратегической целью своей деятельности. НПО выпускают сборники с примерами успешного социального партнерства в регионах. Но здесь налицо не социальное партнерство, а межличностное общение, которое достаточно легко перерастает в коррупционные связи.

Примеры качественного «социального партнерства» связаны, в основном, с той или иной грантовой программой. И здесь срабатывает принцип «кто платит, тот и заказывает музыку». Если платит НПО, реализующая грантовую программу, то она может выбирать песни в рамках представленного репертуара. Партнерствуй, на здоровье, за свои деньги, но власть не критикуй. Либо партнёрство, либо критика. Если же платит власть, то тут вообще никакого выбора в репертуаре быть не может.

Я могу привести несколько типичных примеров «социального партнерства»:

1. Предоставление местным или региональным исполкомом юридического адреса и места сбора вновь созданной НПО дело вроде бы доброе. В реальности же оно изначально уничтожает независимость общественной организации, держит НПО на «коротком поводке», пресекает возможность какой бы то ни было оппозиционности и критики власти.

2. Нередки случаи, когда чиновники местного самоуправления (МС) или облгосадминистрации создают свои НПО и получают на них гранты, предназначенные для неправительственных организаций. Насколько неправительственной можно назвать, например, общественное объединение «Совет гражданского взаимодействия», если его лидер работает в обладминистрации и является государственным чиновником? Как может развиваться общественная программа по предотвращению насилия, если ею руководит высокий милицейский чин? Мало того, эти средства зачастую отрабатывают госслужащие, подчинённые данных чиновников за ту же государственную зарплату.

Причём создание чиновником НПО эквивалентно по последствиям созданию чиновником коммерческой структуры. Она так же уничтожает конкуренцию в «третьем секторе», действует админресурсом и заражает бюрократизацией как рецептом успеха всё общественное движение.

3. Как я уже указывал, «социальное партнерство» западными донорами видится как некая панацея украинского общества. Поэтому для участия в многочисленных программах, направленных на развитие органов местного самоуправления, повышение роли НПО в решении региональных проблем и т.д., необходимы письма поддержки от местных органов власти.

При этом зачастую чиновник отдает этот важный для получения грантовых средств документ при условии участия в проекте НПО. Можно привести огромное число примеров, когда представители власти создают под себя общественные структуры для получения грантовых средств, политического влияния и создания площадки для отступления. Особенно в преддверии выборов.
 
Все вышеперечисленные факты приводят к тому, что власть в результате развития «социального партнерства» занимает общественные ниши НПО. Соответственно, чем большее поле в обществе захватывают растущие бюрократические структуры, тем больше сужается социальная территория гражданского общества. Но при этом эффективность работы государственных институтов не увеличивается. То есть, они захватывают новые пространства, не улучшая качество жизни граждан, а часто ухудшая его.

Сильная власть при отсутствии гражданского общества – это всегда социальная тишина и спокойствие, а также полное «социальное партнерство». Фактически мы наблюдаем в Украине «синдром советских профсоюзов», с подменой понятий и бюрократической агрессией в общественную сферу. До революции профсоюзное движение создавалось рабочими с целью отстаивания своих прав перед лицом капиталистов и государства. После революции профсоюзы потянулись к своей «рабочей власти», и та превратила их во властный орган надзора за самими рабочими. А это, в свою очередь, вылилось в постоянную дрессуру населения, советский фанатизм, безынициативность, неумение и нежелание отстаивать собственные права.

Я не считаю нужным делить НПО на «чистых» и «нечистых», это не входит в мои задачи. Хотя общественная люстрация была бы очень продуктивна для развития гражданского общества в Украине. Тем не менее, я нахожу необходимым разграничить в общественном восприятии лидеров НПО, ставящих перед собой задачу привнести элементы организованности и самостоятельности в наше атомизированное общество, и элементарных общественных карьеристов, которые используют социальные проблемы как волну, выносящую их к достатку и власти.

Вот некоторые черты бюрократизировавшегося представителя «третьего сектора», определенные эмпирическим путем:

1. Бюрократизирующиеся лидеры НПО всячески стремятся приумножить свою компетентность в технологиях «третьего сектора» и связях во власти, одновременно ограничивая в подобной компетентности членов своей организации. Для них это вполне обосновано. Своё влияние в определённых социальных группах они продают как, своего рода, интеллектуальный продукт, что-то вроде «проводника» как для доступа власти к общественным ресурсам, так и наоборот. Таким образом, компетентность для них является разновидностью бюрократического контроля.

2. Бюрократы «третьего сектора», как правило, жестко борются с конкурентами из среды НПО административными методами – через свои властные связи, путём оговоров конкурентов в западных грантодающих организациях и порочащие кампании в неономенклатурных СМИ. Для них монополия влияния на социальную группу – залог пожизненного достатка и непрерывности продаж.

3. В отличие от искренних общественников, только приветствующих разумную критику своей деятельности как источник социальной коррекции, общественную бюрократию четко отличают страх и недовольство критической информацией в адрес их НПО. Подобную критику они воспринимают исключительно как покушение на частную собственность и включают против обидчика всё тот же административный ресурс.

4. И наконец, в полемике с властью такие лидеры НПО априори не могут всерьёз отстаивать права какой-либо социальной группы, если их организации существуют на деньги бюджета или внебюджетного фонда этой власти. Подобно советским профсоюзам, такие НПО лишь камуфлируются под выразителей воли данной социальной группы, в реальности являясь проводниками влияния власти в среде этой группы. Работает хрестоматийное «кто платит, – тот заказывает музыку». Иначе за что им платят?

По моему мнению, поражение гражданского общества в Украине обусловлено следующими основными факторами:
1. Рыночный психоз;
2. Общественно-политическая безграмотность «третьего сектора»;
3. Политика грантодающих организаций;
4. Коррупция в «третьем секторе».

Рыночный психоз.

Рыночным психозом я склонен называть ту непрекращающуюся жажду наживы, что охватила украинское общество в период первичного накопления капитала. Наживы любой ценой, отбросив этические и моральные критерии общественной солидарности. Оборотной стороной этого процесса стал страх менее удачливой (или циничной) части населения перед тотальным обнищанием. Этот страх вынудил часть активных людей, не нашедших себе места в бизнесе, искать заработок, а то и прибыль в «третьем секторе», в грантах западных фондов. Первыми ринулись в эту сферу комсомольские работники и гуманитарии, всю жизнь занимавшиеся обслуживанием советской идеологической машины. И хотя они постоянно твердят демократические заклинания, реальные идеи строительства гражданского общества для них на 2-м, если не на 22-м месте! Эти общественники в реальности являются типичными бандеровскими «идейными борцами за денежные знаки». И, соответственно, таких лидеров НПО очень легко привлечь статусным положением и другими благами приобщения к власти.

Общественно-политическая безграмотность «третьего сектора».

Общественно-политическая безграмотность «третьего сектора» явствует из той роли, которую выполняют НПО на выборах, и из отношения «третьего сектора» к политике. Выборы для «третьего сектора» – это всё тот же торг между властью и лидерами НПО, где за избирательную поддержку того или иного кандидата лидеры получают место в бюрократической иерархии, финансовую помощь и лишь в некоторых случаях меняют свой ресурс влияния на реальные льготы или помощь своей общественной группе.

Я не приветствую подобный торг в принципе, но всё же считаю последний вариант обмена голосов группы на властную помощь всей группе хоть какой-то общественной деятельностью в отличие от циничного обогащения лидеров НПО за счёт своей группы, происходящего в большинстве случаев. Однако сама причина возникновения подобных торгов кроется в полной политической безграмотности членов группы, являющихся в подавляющем большинстве случаев некомпетентным, а потому безмолвным ресурсом лидера.

Массовая политическая некомпетентность не только общественных групп, но и самих лидеров и волонтёров «третьего сектора», не позволяет им увидеть реальную картину украинской действительности, противостоять бюрократическим манипуляциям массовым сознанием, осмыслить реальность и найти пути её исправления. Мало того, «третий сектор» всячески упорствует в этой безграмотности, демонстративно отмежёвывается от политики и является из-за этого самым дешевым субъектом политического торга. Как говорится, «если ты не занимаешься политикой, она занимается тобой».

Между тем, строить гражданское общество без политического осознания путей и конечных целей данного проекта наивно и нелепо. Это всё равно, что видеть лишь копку песка в строительстве канала через пустыню. Гражданское общество есть заказчик и ваятель правового государства. А какое строительство государства без политики?!

Политика грантодающих организаций.

Наконец, не последнюю роль в тупиковости развития украинского «третьего сектора» играет финансовая политика самих грантодающих организаций. Я говорю о неэффективном использовании огромных средств, которые направляются на развитие гражданского общества в Украине. Причём я не имею в виду только коррупцию. Неэффективность финансовой поддержки организаций «третьего сектора» вызвана, прежде всего, следующим:

Забюрократизированностью самих грантодающих организаций. Проектное мышление имеет также и свою отрицательную сторону. Уже сейчас создался клан «донорской номенклатуры». Человек, вошедший в обойму работников грантодающих организаций, переходит из фонда в фонд. Известно огромное число фактов, когда, вызвав финансовый скандал в одной из грантодающих организаций, руководитель, виновный в этом скандале, переходил без каких-то проблем в другой фонд. Вероятно, за одного битого двух небитых дают. Те НПО, у которых были конфликты с донорами, прекрасно знают о круговой поруке, существующей в этих структурах. Я знаю несколько примеров, когда жалоба на регионального представителя, направленная в киевский офис, спускалась в лучших советских традициях тому, на которого жаловались, с соответствующим печальным результатом для жалобщика. Кроме того, украинских клерков западных фондов трудно назвать представителями «третьего сектора» даже в западном понимании этого термина, и поэтому нельзя сказать, что для них ценности гражданского общества являются безусловными и превалируют над личными или корпоративными интересами.

Отсутствием критериев оценки эффективности реализуемых социальных программ. Качество той или иной грантовой программы определяется, скорее, по количественным признакам, числу проведенных мероприятий, изданных информационных материалов и т.д. Нет качественных критериев оценки, привязанных к уровню развития самой организации, ее роли в общественном развитии и воспитании гражданской компетентности. В результате практически невозможно определить, какой общественный эффект имела та или иная программа.

Я понимаю, что качественная оценка эффективности – достаточно дорогостоящее мероприятие, но создается впечатление, что реальная система оценки не нужна как НПО, подсевшим на иглу западных грантов, так и самим грантодающим организациям. Ясно, что отчитываться легче победными реляциями, чем реальными результатами.

Неприменимостью большинства теоретических положений, определяющих стратегии зарубежных грантодающих организаций в Украине, к местным условиям. Я уже говорил о вреде трехсекторной модели для осознания гражданами Украины роли НПО в общественном развитии. То же самое можно сказать и о понятии «социальное партнерство», реализация которого приводит скорее не к развитию «третьего сектора» как элемента гражданского общества, а к его зависимости от власти.

Двусмысленностью роли грантодающих организаций в построении украинского гражданского общества. Очевиден конфликт между современной теорией гражданского общества и взглядом украинской власти на социум. Как известно, современная теория гражданского общества рассматривает последнее (и «третий сектор» как его зародыш) в качестве критического общественного института, пресекающего попытки властного произвола и авторитаризма и, в конечном счёте, воспитывающего власть до состояния правового государства, то есть управленческого механизма соблюдения гражданских прав.

Другими словами, строительство гражданского общества подразумевает общественное наступление на контролирующие функции современной власти.

А теперь представьте реакцию нынешней украинской власти, если западные фонды начнут активно обучать «третий сектор» подобным действиям! Сколько времени эти фонды продержатся в Украине?! Отсюда и вытекает та недосказанность, незаконченность и нереальность преподаваемых механизмов, не выводящих лидеров НПО на осмысление путей и конечных целей строительства гражданского общества в Украине. С другой стороны, отсутствует «общественная идея», которая бы объединяла украинские НПО и общество во взаимоотношении с властью, что позволяет грантодающим организациям финансировать псевдоНПО, чья деятельность направлена не на укрепление институтов гражданского общества, а на придание легитимности деятельности власти.

Образовательные и тренинговые программы, проводимые за счет средств доноров, акцентируют внимание только на технологических аспектах. Этические ценности гражданского общества, мягко говоря, не находят ни применения, ни подтверждения в деятельности самих фондов.

Иерархия между организациями «третьего сектора» выстраивается и значимость организации оценивается в соответствии с объемом финансирования и тех возможностей, которые они в результате этого имеют. Однако получение средств, исходя из вышеперечисленных факторов, не зависит от компетентности, профессиональности организации и ее сотрудников, а зависит исключительно от «грантовой» традиции. Это как в институте: первый год ты работаешь на зачетку, потом зачетка работает на тебя.

То, чем гордился «третий сектор», – новыми технологиями, свободой определять свою деятельность и методы её реализации, – в результате непродуманной деятельности и системы приоритетов приводит сильные организации к необходимости учитывать не требования времени, а требования бюрократического аппарата грантодающей организации. Чиновник чиновника понимает лучше, чем чиновник общественника.

Совершенно очевидно, что для грантодающей организации легче работать с известным партнером или с той организацией, которая уже имела опыт управления грантами. С одной стороны, это обезопасит не только грантовые деньги, но и самих бюрократов из грантодающих организаций. С другой стороны, это создает условия для возникновения коррупционных механизмов между «специалистами» грантовой деятельности.

Понятно, что при таком положение дел, когда чиновники фондов получают зарплаты, не сравнимые со средними украинскими, плюс ещё «откаты», ни фонды, ни повязанные с ними коррупцией лидеры НПО не заинтересованы в противостоянии с местной или государственной бюрократией. Ведь ответным шагом власти может стать разоблачение их махинаций. Напротив, они лишь утверждают «третий сектор» во мнении, что идеалы гражданского общества как критика и воспитателя власти – лишь демократический ритуал, новая «упаковка» старой системы. Упаковка, ничем принципиально не отличающаяся от социалистических заклинаний времён СССР.

Коррупция в «третьем секторе».

Вот тут я и обращаюсь к популярной сегодня теме коррупции. О коррупции сказано уже много. Определен уровень коррумпированности украинского чиновничества в мировой иерархии. Сказано много слов о роли НПО в преодолении коррупции и т.д. Поэтому, продолжая обсуждать эту важную для развития украинского общества проблему, я попытаюсь проанализировать коррупцию в грантодающих организациях.

Предпосылок для коррупции множество. Как правило, иностранный представитель фонда в Украине всего один – предположим, некий директор. Реже – их несколько человек. Весь персонал центрального офиса набирается из местных, вся прелесть которых в хорошем владении английским языком. Как я уже отмечал выше, ценности гражданского общества у них не на первом месте. Этакие «белые воротнички» «третьего сектора».

Чем активнее фонд и чем больше у него региональных отделений, тем больше грантовых средств проходит через этот персонал. Следует также учесть, что некоторыми фондами гранты выдаются лидерам НПО наличными! А теперь, учитывая «экспроприационный» менталитет советской и постсоветской бюрократии, представьте, как долго чиновник, пусть даже от «третьего сектора», сможет быть честен с проходящими через него деньгами. Поэтому, с моей точки зрения, вопрос возникновения коррупции в грантодающих организациях Украины был лишь вопросом времени. И это время давно пришло.

Коррупционные механизмы я разделяю на несколько типов:

ЦЕНТР

Некое, чаще всего всеукраинское, НПО администрирует грантовые программы тех или иных международных доноров. При этом происходит распределение грантов через свои, «дружественные» региональные организации, руководители которых находятся в тесном взаимодействии, а иногда и зависимости от центрального офиса. Распределение грантовых средств таким образом дает не только возможность злоупотреблений, но позволяет администрирующей НПО подкормить своих региональных партнеров.

«Локальная схема». С фондом реально сотрудничает ограниченный круг НПО, вернее, общественных лидеров, делящихся с чиновниками украинского представительства грантовыми средствами по схеме «отката», – определённый процент от суммы гранта на руки «черным налом». Эти лидеры постоянно регистрируют на подставных лиц новые организации, создавая иллюзию широкого круга НПО, работающих в программах фонда. Посторонней, «непроверенной» организации получить деньги в таком фонде практически невозможно.

«Комбинированная схема». Лидер НПО, имеющий коррупционную связь с фондом, договаривается со «свежей» организацией. Его включают в написанный последней проект, и, за высокую зарплату в этом проекте, он договаривается с чиновником фонда о продвижении данной заявки на грант. Чиновник соответственно получает свой «откат».

Координатор программы из киевского офиса предлагает региональной организации написать проект по определенной теме, желательно с описанием методических разработок данной организации. После этого программа с данными методиками передается «партнерской» организации данного клерка.


РЕГИОН

Если у грантодающей организации нет цели создавать свою постоянную инфраструктуру на территории Украины и она, в свою очередь, просто отрабатывает собственную программу на средства, предоставленные, например, агентством международного развития той или иной страны, коррупционные механизмы по принципу «Центр» работают не в полном объеме. Возможны, конечно, те или иные договоренности украинского персонала центрального офиса с региональными организациями, но они не играют доминирующей роли. Здесь на арену выходят региональные представители, которые и являются основным звеном коррупционного механизма.

Региональный представитель фонда представляет грантовые программы для региональных НПО, например, по развитию молодежного движения. При этом в данном конкурсе участвует его организация. Во время презентации он предлагает НПО, желающим принять участие в конкурсе, показать ему проекты с целью консультации. Налицо конфликт интересов. В такой ситуации кража организацией регионального представителя наиболее интересных идей из проектов тех НПО, которые пришли за консультацией, повседневная реальность.

Региональный представитель принимает проекты от организаций, соответственно производя отсев и комментируя для Центра уровень организаций. Происходит постепенный отбор своих организаций и создание некоего «зонтика». К этой категории можно отнести и распространенный опыт «отката» региональному представителю за прошедший проект.

«Прикармливание». Лидер НПО, представляющей собой объединение социальной группы (инвалиды, пенсионеры, бездомные), преподносит региональному представителю проектов фонда постоянные подарки: от спиртного и сладостей до изделий льготного предприятия группы и гуманитарной помощи. За это координатор лоббирует проекты данной НПО в национальном офисе фонда.

«Эстафета коррупции». Организация, добивающаяся гранта, договаривается с другой НПО, давно участвующей в коррупционных сделках с фондом, и, на взаимовыгодных условиях, получает рекомендацию от последней для получения гранта за тот же «откат». Обычная такса – 10% от суммы гранта.

КОММЕРЦИЯ

Если в случае с ЦЕНТРОМ и РЕГИОНОМ деньги все-таки используются с некоторой пользой, то по схеме КОММЕРЦИЯ деньги сразу распределяются по карманам заинтересованных лиц. Грантовые программы направляются в организации для простого «отмыва».

Для этого подходят образовательные проекты, проекты с большим количеством печатной продукции и т.д. Мне известны случаи, когда конкурс объявлялся специально под конкретную организацию и проводился исключительно для придания легитимности простому переводу денег.

Все вышеприведенные причины поражения гражданского общества в Украине неизменно ведут к бюрократизации «третьего сектора». Общественные организации Украины с каждым годом всё больше скатываются в глубокую колею властных отношений со всеми их пороками: келейностью, коррупцией, пропагандистской войной, борьбой за финансы и сферы влияния, открытым административным диктатом.

«Третий сектор» буквально на глазах превращается в обособленный бюрократический институт со своими узко-клановыми проблемами, имеющими мало общего с реальными заботами общества.

Как тут не вспомнить «компрадорскую интеллигенцию», живущую на западные гранты и строящую свою жизнь и работу вокруг возможностей их получения! К сожалению, украинский «третий сектор» все больше напоминает компрадорскую интеллигенцию, зубрящую неадаптированные, незаконченные схемы своих доноров и ориентированную не на реальное строительство гражданского общества, а на хорошую отчётность по строительству. Он теряет доверие, идейную и духовную подпитку народа, становится чем-то неживым и застывшим, как власть. И общество начинает понимать, что «третий сектор» не только не стал, но и никогда не был его органической частью, его самоутверждением, альтернативой мёртвой букве закона. А раз так, население рано или поздно уйдёт из-под какой бы то ни было опеки и влияния НПО, найдёт новые пути самовыражения и станет относиться к «третьему сектору» как некогда к советским профсоюзам.