До анархизма - общественные опыты

Создан:  06 Апреля 2011      Опубликован:  06 Апреля 2011
Раздел:  до анархизма - общественные

Часть 1. Предпосылки иллюзии

Специальная литература упоминает чаще всего две основные причины развала СССР: нежизнеспособность экономической системы Союза и поражение в холодной войне. Однако любая революция (а распад СССР стал результатом переросшей в бархатную революцию «перестройки») неизбежно вращается вокруг одного вопроса: отношения собственности и власти. И в результате перестройки украинская власть первых лет независимости стала особой разновидностью власти, кардинально отличавшейся от себе подобных как в УССР, так и в западных демократиях. Новая украинская власть была (и продолжает быть) в первую очередь продавцом и в то же время первоочередным приватизатором госсобственности. К этому она шла, этого она сознательно добивалась, это составляет основной смысл украинской независимости! Вы думаете иначе? Передел собственности, ставший возможным в результате перестройки и выделения независимых государств, стал самым грандиозным переделом за всю историю человечества. В сравнении с этим переделом мировой сверхдержавы даже большевистская национализация богатой, но индустриально неразвитой Российской империи выглядит мелким воровством. И этот аргумент – аргумент собственности – перевешивает миллионы громких и цветастых деклараций типа «демократия», «национальное возрождение», «права человека», которые спустя десять лет по-прежнему остаются красивой этикеткой или ширмой, прикрывающей всё тот же передел. Поэтому первая часть этого исследования преследует цель определения в общих чертах не столько причин гибели Союза и возникновения независимой Украины, сколько изменения мировоззрения советских людей, в том числе и номенклатуры, их «воспитание бытом», развитие потребительских приоритетов, эволюцию отношения к собственности и к населению. Собственность в СССР всегда была ворованной. По справедливому замечанию С. Кордонского, «социалистическое государство определило себя в самом начале своей истории как институт экспроприации. Оно последовательно экспроприировало имущество своих невольных граждан...» (1.).

Поэтому в глазах советских людей и в первую очередь номенклатуры эта вот ворованная собственность не имела какого-либо священного ореола неприкосновенности. Её стали беззастенчиво разворовывать, как только ослабли репрессии, потому как украсть ворованное – вроде как и не воровство. Номенклатура эксплуатировала её в обобществлённой форме, пока она в такой форме могла обеспечивать режим. Номенклатура беззастенчиво разделила её между собой, когда обобществление исчерпало свой ресурс. А произошло это "исчерпание" потому, что консервативная партийная бюрократия не уследила, проиграла войну за настроение людей, их мироощущение. Подавляющая часть населения похоронила в своих душах тот общественный строй намного раньше Беловежской пущи. И поделом, если бы этот настрой приговорил только СССР и партийную номенклатуру. Но оглянитесь: кроме нескольких самоубийств и показательных судов, крупная советская бюрократия отделалась, в худшем случае, сердечным приступом и хорошей пенсией. Народ же до сих пор отделаться не может. Именно ему при разделе Союза достались кризис, нищета, безысходность.

Глава 1. От ГУЛАГа к административному рынку.

С моей точки зрения, административные, экономические и, не менее важные, психологические истоки современного украинского кризиса необходимо искать в конце классического тоталитаризма – второй половине 50-х гг., а реальное начало его формирования – в самом сердце «застоя» – середине 70-х. Хрущевская оттепель стала первым осмыслением репрессий и непосредственно с ними связанной экономической модели советского социализма. В период классического тоталитаризма основным ресурсом власти был бесплатный труд миллионов зэков – от работяг-лесорубов до репрессированных инженеров в лабораториях. К этому добавлялся минимально оплачиваемый труд остальных «временно свободных» граждан, которые под страхом репрессий или в силу фанатизма довольствовались полуголодным существованием. Однако, с точки зрения номенклатуры, у такого режима был один большой недостаток. Режим уничтожал и сажал саму номенклатуру наравне, а иногда (1937 г.) и энергичнее, чем обычных граждан. Смерть Сталина дала номенклатуре долгожданный повод ослабить режим и, таким образом, вывести из-под удара в первую очередь себя. Ослабление режима шло путём сокращения власти репрессивных органов, что повлекло за собой неизбежное изменение политики в отношении миллионов репрессированных, а следовательно, к опустению ГУЛАГа и утрате режимом дармовой рабочей силы. В свою очередь, разоблачение культа личности и полуправда о репрессиях ощутимо поколебали авторитет советской религии в глазах народа. При отсутствии тотального страха режим уже не мог извлекать из населения коммунистический фанатизм. Именно это почти религиозное рвение 30-х гг. сделало возможной стремительную индустриализацию экономики бывшей Российской империи, а в Великую Отечественную позволило победить милитаризированную экономику практически всей Европы. Теперь же, после ХХ съезда КПСС (февраль 1956г.) и разоблачения культа личности, лозунги и призывы постепенно становились сомнительными, обрядовыми, ненастоящими. Культ социального романтизма и презрения к материальным благам во имя «светлого будущего» стал терять свою паству. Общество начало оживать, задаваться вопросами. А нищета и полуголодное существование ради великой цели всё больше воспринимались народом как чудовищное оскорбление. В сложившейся ситуации у хрущевской команды не было другого выхода, кроме инициации экономической реформы, способной восстановить авторитет партии через повышение уровня жизни населения. Основным механизмом реформы стала децентрализация экономики. Уже в 1957 г. отраслевые министерства стали заменяться региональными Советами народного хозяйства (совнархозами). Им переподчинялись все предприятия данной территории. Благодаря независимости в принятии решений от Центра, совнархозы могли сравнительно оперативно управлять производством и ощутимо подняли его уровень. Кроме того, освоение целинных земель в 1954-56 гг. дало резкое увеличение производства зерна, что сразу сказалось на улучшении продовольственного обеспечения народа. Эти успехи настолько опьянили Хрущёва, что уже XXII съезд партии (1961 г.) выдвинул новую утопию – построение основ коммунистического общества до 1980 года! Однако послесталинская партийная чистка и катаклизмы реформ, разрушившие старый экономический уклад и согнавшие с насиженных мест большую часть чиновников, серьёзно восстановили против реформаторов консервативную часть партийно-административной бюрократии. В итоге в 1964 г. к власти в стране приходят консерваторы во главе с Брежневым и устанавливают режим «мягкого тоталитаризма». Все наметившиеся демократические свободы стали сворачиваться. Однако сама бюрократия не была возвращена под контроль репрессивных органов. Впервые в СССР номенклатура стала полноправным, неприкасаемым, господствующим классом. Вернее, даже не классом, а конкурирующей системой всевозможных отраслевых и территориальных «мафий» и «кланов». Начало брежневской эпохи охарактеризовалось стремительным ростом бюрократического аппарата, усилением его произвола и коррупции.

В первой половине 70-х гг. получила своё окончательное оформление последняя стадия номенклатурно-рыночных отношений, по терминологии С. Кордонского – «административный рынок» (АР). Суть его заключалась в следующем. Ресурсов советской экономики никогда не хватало на всех. При классическом тоталитаризме часть населения посредством репрессий лишалась всех прав и возможности достатка, что экономило ресурсы для остальных. При «мягком тоталитаризме» сложился способ конкурентной борьбы за ресурсы и степень их отдачи продукцией. Руководители всех уровней административно-территориального деления СССР и отраслей народного хозяйства конкурировали в борьбе за ресурсы в вышестоящих инстанциях и одновременно вели торг на своём уровне путём взаимообмена добытыми ресурсами. Эти отношения дополнялись внутрипроизводственным торгом руководителей разных уровней между собой и с рабочими. Подобная совокупность торгов и конкуренция за ресурсы были основными компонентами административного рынка, придававшими ему динамику. Наконец, отношения между предприятиями различных министерств на данной территории регулировались партийными комитетами. А так как государственными служащими являлись практически все взрослые граждане СССР, торг АР охватывал всех советских людей (2).

Глава 2. Идол потребления.

Вымотавшие советскую экономику реформы Хрущева брежневской команде удалось свернуть довольно быстро, система снова вернулась к гипертрофированной централизации. Но запихнуть обратно в тюбик тоталитарного аскетизма возросшие материальные потребности населения оказалось практически невозможно. На протяжении 60-х гг. в СССР произошла постепенная «революция первичных потребностей», которая расширила потребительские стандарты общества. К началу 70-х гг. уровень потребления на душу населения мясо-молочной продукции увеличился в 2 раза, а предметов гардероба – в 6 раз! Изменения отношений в сфере потребления, к которым режим отнёсся достаточно невнимательно, в чём-то даже пренебрежительно, в своём неудовлетворённом развитии привели к изменению общественного строя. По словам Е. Сахонько, «изменения именно в этой сфере послужили той питательной средой, на которой взошел антикоммунизм» (3).

Во избежание социального взрыва бюрократия иногда пыталась удовлетворить потребности населения в качественном жилье, продуктах питания, бытовой технике, одежде. Однако советская система принципиально не могла повторить европейский путь к «обществу благосостояния». Налаженная на оборону, стройки века и помощь «прогрессивному человечеству», экономика СССР начала 70-х гг. была морально не готова переориентироваться на возрастающие потребности трудящихся. Тем временем началось снижение темпов экономического развития до 6% в год. В первую очередь это отразилось на сельском хозяйстве – одном из самых слабых мест советской системы. Динамика развития отрасли за первую половину 70-х гг. упала на 8%, а ухудшение сырьевой базы моментально отразилось на производствах легкой и пищевой промышленности. Положение усугубляли зацентрализованность и неоперативность советской экономики в целом и потребительских отраслей в частности, приводившие к выпуску некачественных и никому не нужных товаров. Склады ломились от «ортопедической» советской обуви, а с витрин продуктовых магазинов на потребителя глядела зеленая от обилия селитры колбаса. И всё, что утаивалось от государства, в системе административного рынка мгновенно становилось дефицитом. К 1976 г. начался открытый кризис агропромышленного комплекса. Замедление экономического роста резко снизило доходы трудящихся. Развитие ситуации привело к тому, что неуклонно растущие потребности населения уже не могли обеспечить ни официальная советская экономика, ни официальные доходы граждан. Стремительно рос потребительский дефицит. Отставание отраслей потребительского комплекса от запросов населения режим пытался перекрыть импортными закупками.

Только за десять лет – с 1970 г. по 1980 г. – затраты на импорт товаров народного потребления выросли с 14,2 до 33,6 млрд. руб. Но этот шаг дал обратный результат. Хорошего импорта на всех не хватало, он был ощутимо дороже отечественных товаров и, в итоге, – закономерно стал синонимом достатка, индикатором имущественного расслоения советского общества. А главное – импортные товары недвусмысленно говорили невыездному советскому работяге, что где-то живут лучше, а значит – правильнее. Окончательно разочарованный хрущёвским блефом немедленного построения коммунизма, рядовой советский гражданин воспринимал теперь басни о будущем социализма не иначе как шутку. И потребительские предпочтения подсознательно формировали отношение советских людей к собственной стране. Пытаясь получить прибыль в административном торге и выстаивая километровые очереди за дефицитом, они фактически демонстрировали свой реальный, некоммунистический выбор. Вследствие этого к середине 70-х гг. «застойный» быт пропитался дефицитоманией и накопительством. Появилась внутренняя валюта советского административного рынка – «блат», система связей и взаимных услуг, позволявшая получить практически все материальные блага. Дефицитомания на каждом шагу издевалась над «советским образом жизни», отодвигая его всё дальше от реальности, всё ближе к партийным заклинаниям. Хорошо это или плохо? Закономерно. Подавляемые последние 50 лет индивидуальные потребности людей с напором вырвались наружу. И можно было бы рассматривать этот процесс как восстановление справедливости, если бы, кроме фальшивых догм, прагматичный вещизм, новое мещанство не разъедали и настоящие этические нормы. От мелких заводских «несунов» до крупных «расхитителей социалистической собственности» весь советский народ дружно взялся перераспределять отчуждаемый государством продукт в свою пользу. «Принести с работы» воспринималось как нечто само собой разумеющееся. А оставшиеся социалистические романтики не то что не могли сдержать основную разворовавшуюся массу населения, хуже того, они продолжали эксплуатироваться системой – постоянно отселялись и изолировались в утопических резервациях типа БАМа или Заполярья, оставляя чистых потребителей один на один с их «народным достоянием». Как отмечает С.Кордонский, «основным видом деятельности на советском административном рынке было воровство в весьма многообразных и часто экзотичных формах, так или иначе культивируемое государством» (1).

Потребительский уклон советского человека 70-х гг., при отсутствии легальных способов его удовлетворения, развил у населения невиданный до тех пор уровень двойных стандартов и житейского цинизма, которые неотступно выхолащивали социальную поддержку режима, морально готовили общество к его похоронам. К середине 70-х гг. народ уже неприкрыто издевался над своей властью. Характерный «продовольственный» анекдот про Брежнева: «Мы идём к коммунизму семимильными шагами, и скотина за нами не успевает»! Но параллельно с этим – красный Первомай и «делу партии верны». В этом царстве притворства единственно настоящими становились лишь вещи и связи. В общественном сознании постепенно накапливался канцероген эгоизма, готовность к прорыву в достаток любой ценой. Именно новый потребительский стиль – материальные приоритеты, способы их добычи и кичливость добытым – сформировали в течение 70-х гг. новую «потребительскую личность», оппозиционную в своём потребительстве «советскому образу жизни» конца 50-х-60-х. Материальные приоритеты формировали самовосприятие и самовыражение позднего советского человека, в котором (и внутри и снаружи) оставалось всё меньше «советского» как такового. Фактически потребительство стало общественной формой самоутверждения, по массовости далеко обогнавшей ученые степени и ударный труд (4). Именно эта тенденция в конце концов стала решающим фактором развала СССР, а развал экономики, информационно-психологическая война США и беловежские соглашения были лишь катализаторами этого процесса. Как метко заметил П. Козловски, «Любую форму социальной координации можно рассматривать как рынок, который способствует реализации предпочтений и спроса потребителей косвенно, посредством «выхода», так как поставщик наказывается за неудовлетворительную деятельность или неудовлетворительные условия тем, что покупатель уходит в другое место...» (5). Опора СССР – советское общество – сделало свой выбор, в погоне за потребительским раем ушло из Союза, и он рухнул.

Глава 3. Появляются тени.

Тоска по достатку, эволюционировавшая в жажду наживы, разъела режим изнутри. И эта эволюция не разделяла людей на простых и руководящих. Напротив, именно потребительские приоритеты партийной бюрократии и номенклатуры со скоростью эпидемии мгновенно распространили коррупцию по всем сферам общественной жизни. Напомним, что общество государственного социализма представляло собой систему, где практически каждое социальное проявление находилось под контролем и руководством чиновника. И как любой продавец тащил домой результаты обвеса покупателей, так и бюрократ уносил с работы «подарки», вырученные им от теневого использования рычагов управления.

Многие руководители предприятий и колхозов начинали рассматривать вверенные им производства чуть ли не как частную собственность. Причём предприятия АПК, например, среднеазиатских республик зачастую таковыми и являлись. Воровство, коррупция и злоупотребление служебными полномочиями настолько внедрились в общественный быт и сознание, что стали называться просто «умением жить». Возникший культ дефицита при наличии почти не скрываемой коррупции номенклатуры сделали возможным появление «первопроходцев» советского капитализма – теневых дельцов, в основном представленных так называемыми «цеховиками». В массе своей это были предприимчивые руководители промышленности, сумевшие наладить на своих предприятиях подпольное изготовление товаров повышенного спроса, то есть дефицита. Специфической чертой советского административного рынка являлось то, что все субъекты подобных «рыночных» отношений были несамостоятельны и лишь относительно автономны. Но сам торг всё больше сводился к тому, что каждый уровень АР стремился получить максимум ресурсов при минимальной отдаче. «Отрасли, единицы административно-территориального деления, отдельные предприятия и граждане государства начали изыскивать способы перераспределения отчуждаемого государством продукта в свою пользу и превращения его в предметы потребления» (2).

Поэтому субъектами теневой экономики, в той или иной мере, становились все предприятия СССР, номенклатурные функционеры, все участники отношений АР. Но наиболее весомыми игроками теневого рынка являлись партаппаратчики и главы местных исполкомов, т.к. парткомы и исполкомы в структуре АР контролировали систему отчуждения и распределения. Фактически теневая экономика СССР началась с того, что парткомы и исполкомы вынуждали директоров предприятий фальсифицировать выполнение государственного плана, а сэкономленные на этом ресурсы отдавать в пользу территорий, то есть в распоряжение тех же парткомов и исполкомов. Причём «дальновидные» партсекретари и главы исполкомов наполняли таким образом не только свои территории, но и свои карманы. При сложившихся потребительских приоритетах позднего советского человека подобная постановка проблемы становилась естественной: я «достал» для территории и, разумеется, что-то для себя. И, соответственно, в подконтрольных им теневых структурах, от «цеховиков» и далее по цепочке, все равнялись на командира. При наличии подобной схемы государственное стимулирование предприятий дополнительными ресурсами, при условии перевыполнения ими плановых заданий, становилось просто смешным. Эти ресурсы не шли ни в какое сравнение с прибылью за «левый товар», изготовляемый «цехами» при этих же предприятиях. Именно в такой обстановке молчаливого тотального воровства воспитывались будущая номенклатура и управленцы последних лет Союза, в том числе бюрократия УССР.

Глава 4. «Украина моя Советская».

Хотя корни национального уклона КПУ следует искать ещё в лозунге григорьевщины «За Самостiйну Радянську Украiну!», «коренизации» 20-х гг. и движении национал-коммунистов, настоящее укрепление украинской национальной номенклатуры началось в период хрущевской оттепели. Будучи родом с Украины, Хрущев сохранил симпатии к своей родине, которые выражались не только в ношении вышиванок. Он имел теснейшие связи с украинскими коммунистами. Ещё в 1938 г. по приказу Сталина Хрущев заканчивал на Украине «партийную чистку» и отстраивал заново Компартию Украины, а после войны курировал восстановление народного хозяйства Западной Украины. Подобные полномочия привели к тому, что у Хрущева было в УССР много как должников, так и прямых ставленников. Придя к власти, Хрущев активно продвигал украинцев на ключевые посты в союзном руководстве. При нём украинцы заняли четыре из одиннадцати кресел высшего органа страны – Политбюро ЦК КПСС: А. Кириченко, Н. Подгорный, В. Полянский, П. Шелест. Кроме того, украинцы (Р. Малиновский и А. Гречко) руководили армией и КГБ (В.Семичастный) СССР.

В самой Украине Хрущев впервые назначил на пост первого секретаря КПУ этнического украинца – А. Кириченко. Украинцы Д. Коротченко и Н. Кальченко возглавили соответственно правительство и Совет министров УССР. В 1964 г. из 33 высших партийных чиновников республики 30 были этническими украинцами. Вершиной преданности Хрущева своей родине стал подарок в честь 300-летия Переяславской Рады – присоединение к Украине Крыма. Наконец, Украина стала серьёзным субъектом международного права. В 1945 г. она была одним из основателей ООН, а с 1954 г. – член ЮНЕСКО. КПУ выросла в мощную, влиятельную организацию. К 1959 г. её ряды увеличились до 1300000 членов, 60% из них были этническими украинцами.

Произошло почти полное вытеснение этнических русских из высших эшелонов республиканской власти, из среднего звена правительства и аппарата. В освоении целинных земель Казахстана и Сибири важнейшую роль играли специалисты сельского хозяйства с Украины, до этого основной житницы СССР. До 1956 г. из УССР на целину было направлено 80000 аграриев, что максимально увеличило вес украинцев в хрущевских реформах. А децентрализация управления промышленностью к 1957 г. отдала под непосредственный контроль украинской бюрократии 97% всех республиканских предприятий. Такой взлёт не мог не поднять самомнение «второй среди равных» кузницы партийных кадров. Украинская номенклатура впервые попыталась проводить независимую экономическую политику, что, однако, вызвало обвинения в «местничестве».

В результате провала сельскохозяйственных реформ и проявлений самостоятельности КПУ, к концу 50-х гг. её отношения с Хрущевым серьёзно охладели. Но украинская номенклатура так и осталась мощнейшей республиканской бюрократией Союза, второй после русской. Дальнейшая деятельность украинской номенклатуры показывает, что рассказы о безжалостной эксплуатации прожорливыми русскими коммунистами богатой украинской экономики во многом являются элементом современного националистического мифотворчества.

В 1963 г. А. Кириченко на посту первого секретаря КПУ сменил П. Шелест, с новой силой поднявший волну украинской обособленности. В основном эти действия явились результатом общей нехватки ресурсов союзного центра и силы украинской номенклатуры. Неудачные торги на административном рынке и, как следствие, недополучение необходимых ресурсов приводили украинское руководство к мысли дистанцироваться от союзной системы отчуждения – распределения. Команда Шелеста беспрестанно лоббировала увеличение роли Украины в процессе союзного экономического планирования, проводила политику экономической автономизации УССР, неучастия в финансировании общесоюзных проектов.

В отличие от Кириченко, направлявшего украинские средства и специалистов на целину, Шелест всячески уходил от помощи в развитии Сибири. Наконец, он выдвигал «принцип паритета» в отношениях УССР и СССР, согласно которому Украина должна была получать от Союза количество фондов и товаров, равное своему вкладу в союзную экономику. А его верный соратник министр высшего образования УССР Ю. Даденко начал расширять употребление украинского языка в вузах республики. Но всё же, под конец своего правления, в книге «Украина наша Советская» (1970 г.) Шелест гордился достижениями своей республики, которую советская власть превратила из аграрной провинции в развитое промышленно-технологическое общество. И действительно, земледельческая, слабо бюрократизированная провинция Российской империи за годы Советской власти приобрела гигантский чиновничий аппарат. Украинская номенклатура стала в ряд мощнейших организаций мира. Попытки экономической автономизации и «мягкость» к национализму стали причиной смещения Шелеста (май 1972г.) и его замены членом брежневского «днепропетровского клана» В. Щербицким, который продержался у власти до 1989 г. Он задавил автономные настроения путём партийной чистки (из КПУ было исключено 37 000 чел.) и стремительной русификации. Но, как показал ход событий, для опытного политика Щербицкого это был лишь тактический ход, позволивший ему укрепиться во власти и сохранить влияние украинской номенклатуры в СССР. На закате брежневской эпохи он ослабляет русификацию и налаживает связи с национальной интеллигенцией.

Глава 5. Начало конца.

Уже к началу 80-х гг. трезвомыслящей части союзной партократии стала очевидна полная неэффективность советской экономической системы, пришло осознание необходимости преобразований. И связано это было, прежде всего, с увлечением регионов экономической автономизацией и соответствующим развитием структур теневой экономики, всё более недодававших государству запланированную продукцию.

Смерть Л.Брежнева и приход к власти шефа КГБ Ю. Андропова грозили серьёзными ограничениями бесконтрольности региональной бюрократии. 14 июня 1983 г. Пленум ЦК КПСС официально объявил очередной курс на реформы. Их стержнем стало «закручивание гаек» – повышение дисциплины труда, несколько показательных наказаний высшей номенклатуры за взяточничество и «допущенные ошибки». То есть реформа велась против некриминальной теневой экономики регионов, за полное выполнение плановых заданий и полное отчуждение продукции государством. Андропов произвёл крупнейшее обновление руководящих кадров. Были заменены 37 республиканских, краевых и областных руководителей, 18 союзных министров. И всё же реформы носили чисто экономический характер, не затрагивая политической сферы – святая святых – монопольной власти партийно-административной бюрократии. Руководители сменялись, но система оставалась нетронутой. И новый секретарь парткома или глава исполкома, попадая в глубокую, как колея, систему властно-производственных отношений, основанную на административном торге и теневой экономике, очень быстро становился «двойником» смещённого руководителя. Терпеть подобные реформы аппарат смог не более полугода.

По одной из версий Андропов был отравлен. А пришедший ему на смену Черненко мгновенно свернул преобразования. Однако дряхлой команде кремлёвских старцев было уже не под силу подавить реформаторов из высшей номенклатуры. Недолгое правление Черненко стало агонией консервативных кадров сталинской закалки. А неизбежность инициации перестройки была предопределена, в первую очередь, всё теми же материальными потребностями населения. Без их удовлетворения восстановить производственные показатели и дисциплину труда возможно было лишь жесткими репрессивными мерами. Однако в свете международных договорённостей и развития самосознания советского общества их применение не представлялось возможным.