До анархизма - общественные опыты

Создан:  06 Апреля 2011      Опубликован:  06 Апреля 2011
Раздел:  до анархизма - общественные

Глава 6. Виражи перестройки.

Стратегия нового прорыва к «настоящему социализму» получила название «ускорения», в смысле ускоренного движения к социалистическим идеалам и увеличения динамики производства через повышение экономической дисциплины и реорганизацию управления. На апрельском 1985 г. Пленуме ЦК КПСС новый генсек Горбачев заявил эту программу и добился её утверждения последующим XXVII съездом.

Глобально перестройку можно рассматривать как поиск новых ресурсов для сохранения советской системы отчуждения и перераспределения по схеме «периферия – Центр– периферия». По образному замечанию С. Кордонского, союзный центр был гигантским «общаком», куда собирались и откуда распространялись в регионы ресурсы (1).

Исчерпание традиционных ресурсов советского социализма и заставило режим искать их новые источники, в частности – в реорганизации. Но для этого надо было сначала «разобраться» с теневой экономикой. Явными оппонентами горбачевским реформаторам стали консерваторы старой закалки, для которых реформаторы были страшней теневой экономики и которые опасались, что экономическая реформа путём увеличения хозяйственной самостоятельности производств приведёт к постепенному уничтожению всей централизованной системы отчуждения – распределения. Но основную массу сопротивления составляли тайные оппоненты – «номенклатурная мафия» из числа региональных партийных и советских лидеров. Они замечательно отладили систему теневой экономики на местах, наполнявшей реальной экономической силой их полномочия и реальными средствами их карманы.

Таким образом, открыто выступая против реформы, консерваторы центра прикрывали региональные мафии. Для многих консерваторов это были не только союзники, ратовавшие за неприкосновенность существовавшей системы, но и источники коррупционного обогащения. Горбачев начал реформу с двух сторон. До 1988 г. он отправил на пенсию всех брежневских соратников, обезглавив тем самым верхушку консервативного крыла партии. Одновременно началось постепенное экономическое наступление «снизу».

Первый этап – борьба с нетрудовыми доходами, затем – борьба с цеховиками и, наконец, – расследование участия партийных и советских функционеров в структурах теневой экономики. На последнем этапе «зачистка» перед реформой забуксовала. Несколько сугубо уголовных процессов по коррупции и теневой экономике зашли в тупик, когда распутывание криминальных нитей, ведущих из региона к союзному руководству, резко блокировалось политической системой. Эта блокада показала, что эффективно бороться с консерваторами и теневиками можно лишь реформой политической. Однако горбачевская команда понимала, что политические преобразования неизбежно ослабят влияние на население всей номенклатуры – и реформаторов, и консерваторов. Поэтому до 1988 г. Горбачёв не решался на столь рискованный шаг. Лишь с трибуны XIX Всесоюзной партконференции он инициировал и политическую реформу. Скрытый саботаж и сознательное торможение реформы на местах подвигнули реформаторов к решению использовать в борьбе с консервативным крылом партии управляемую свободу слова – «гласность». С её помощью команда Горбачева рассчитывала получить поддержку широких слоёв населения.

Почувствовав ослабление цензуры, в процесс разоблачения консерваторов активно включилась эмоциональная интеллигенция. С подачи реформаторов центральные «толстые» журналы фантастическими тиражами выплескивали на впечатлительного советского обывателя всю грязь режима. По прямому приказу команды Горбачёва центральные каналы телевидения повели открытую пропагандистскую войну фактически против основ советского строя. И в этой неуправляемой войне уголовные дела против региональных мафий как-то постепенно затёрлись, полностью вытесненные ожесточённой полемикой о сути самого режима, делающего возможным такие преступления.

Агитационная система гласности рассчитывалась именно на обывателя и, для усиления поражающей способности, была предельно поляризована: абсолютное зло и добро без полутонов, как в эсхатологических мифах или американских боевиках. Сначала на полюсе зла находились сталинисты и все репрессивные меры режима, а полюс добра занимали реформаторы и настоящий «социализм с человеческим лицом». Отученный независимо мыслить, наивный и доверчивый советский социум был не готов ни к подобным разоблачениям, ни к критическому анализу услышанного. Его воображение было подавлено всесоюзным политическим спектаклем.

В силу своего воспитания, советский человек верил печатному и телевизионному слову слепо и безоговорочно. Мало того, слово в его сознании было неразрывно связано с действием. Так, при брежневщине население и власть знали о всеобъемлющей коррупции и закрывали на неё глаза, но если какого-нибудь чиновника «пропечатали» за это, можно было даже не интересоваться последствиями: бюрократ как минимум платил карьерой, а то и свободой. Поэтому в сознании большинства населения (особенно молодого и среднего поколения, чьё мировоззрение сложилось во время и после брежневщины) «пропечатанные» консерваторы мгновенно стали людьми конченными, лишенными какого бы то ни было авторитета. Напротив, неологизмы «ускорение», «хозрасчёт», «гласность», «перестройка» воспринимались населением как магия (слова, переходящие в действие), фетиши долгожданного «светлого будущего».

Тем временем стали сбываться политические прогнозы, и борьба оппонентов внутри партии серьёзно ослабила режим в целом. Вследствие этого гласность не удалось удержать в строгих дозированных рамках. Она не только дискредитировала идейных сталинистов, но и постепенно уничтожила в глазах народа авторитет всей партии.

С потерей управляемости гласностью «зло» постепенно стало олицетворяться советской системой в целом, а наиболее радикальная часть реформаторов, обозвавшаяся теперь «демократами», стала заполнять полюс добра всяческими капиталистическими благами.
 
В этом процессе радикалов поддержали два мощных союзника: Запад и все те же региональные мафии, которые, наконец, увидели в перестройке свою прямую выгоду. Эффект капиталистической агитации многократно усилил очередной кризис – обвал экономики 1989 г., вызванный противоборством внутри партаппарата и соответствующим метанием реформ.

Другим механизмом борьбы с консерваторами горбачевская команда избрала повышение руководящей роли Советов. Укрепление народовластия через политическую реформу, озвученное Горбачевым на XIX партконференции (1988 г.), осуществлялось под лозунгом «Вся власть Советам!». Именно Советы, постепенно отбирая у парткомов рычаги управления экономикой, должны были, по замыслу реформаторов, нейтрализовать теневую экономику и саботаж реформы на местах. Однако, первым делом, Советы фактически уничтожили партийную монополию на власть, а следовательно, лишили тех же реформаторов контроля за гласностью и общей ситуацией в стране. А нарастающий процесс реформ, при активной поддержке Советов, стал захватывать все больше сфер советского социума, преобразование которых вообще не входило в планы реформаторов. В целом Советы провалили возложенную на них миссию хозяйственного управления реформой. Долгие годы оставаясь демократической ширмой тоталитарного строя, Советы давно не исполняли какой-либо руководящей роли и полностью утратили навыки управления. Посредством «демократической интеллигенции», наводнившей перестроечные Советы, последние стали копией наивного бездеятельного социума. И в них слово воспринималось, как главная сила социального прогресса, по схеме: всех заклеймим – все выскажемся – всё у нас будет. Прямо евангельская мифология!

Казалось, достаточно выработать «справедливое решение», и бюрократия исполкомов немедленно бросится его воплощать. Советы совершенно игнорировали авторитет собственности и силу капитала. Вследствие этого они оказались полностью не готовы и не способны справиться с реформированием кризисной экономики. Однако одну важную функцию мутации перестроечной власти они выполнили. Все функции Советов с доперестроечных времён реально выполнялись исполкомами, а они (смотрите выше) были старыми «соратниками» парткомов по теневой экономике. В результате исполкомы сделали возможным внедрение легализуемых через кооперацию дельцов теневого бизнеса в Советы и, следовательно, их превращение в авангард реформ. Таким образом, во главе экономического реформирования стала экономическая преступность. Постепенно Советы стали могильщиками «советской» же власти. И в этом им активно помогли региональные бизнес-бюрократические группировки, условно названные нами «рыночной номенклатурой».

Глава 7. Рыночная номенклатура.

Настроения идеологов перестройки типа предложения Горбачёва «повернуть экономику к человеку» или высказывание члена Политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлева: «Нужен поистине тектонический сдвиг в сторону производства предметов потребления...» были по-своему интерпретированы сопротивлявшимися до этого региональными мафиями. Когда реформаторы при поддержке разложенных гласностью масс сломили сопротивление консервативной бюрократии, её подопечные в регионах увидели в потребительстве способ мутации для сохранения собственных привилегий.

Напомню, что на первом этапе перестройка носила характер исключительно экономической реформы по старому хрущевскому методу: увеличение динамики производства через децентрализацию управления экономикой, повышение самостоятельности хозяйственных единиц. Уже этот хозрасчёт восстановил против реформаторов большое количество управленцев среднего звена. Часть из них через реформу лишилась львиной доли контрольных функций (и, соответственно, источников коррупции), а другая часть – вынуждена была проявлять непривычную инициативу и самостоятельность, ставившие бездумных исполнителей в тупиковое положение. Оппозиция носила скрытый характер и действовала путём саботажа. Тем не менее, к началу перестройки приблизительно 1/5 национального дохода СССР контролировалась теневым сектором. Фактически стратегия ускорения и повышение самостоятельности предприятий дали новый импульс к развитию брежневских «цеховиков». А внедрение в советскую экономику элементов экономики рыночной на практике стало лишь легализацией производств и производственных отношений, находившихся до этого в теневом секторе.

Таким образом, легализовались не только и не столько способы капиталистического производства, а обретала практически официальный статус полукриминальная система отношений теневого сектора со всеми сопутствующими – коррупцией, рэкетом, отмыванием грязных денег. «Цеховики» и попавшие под «чистку» парторги официально регистрировали свои производства как кооперативы и выходили таким образом на новый уровень производственных связей и получения прибылей, вовлекая всё новые предприятия в свою преступную систему отношений.

В то же время рэкет и система криминальной охраны подобных «цеховиков» получила более широкую свободу действий ввиду ослабления МВД как одного из опорных элементов раскачиваемой структуры власти и повальной перестроечной коррупционализацией милиции, давшей криминалу возможность откупаться в любом случае. Легализованные «цеховики» стали ярыми сторонниками экономических реформ, позволявших им легализовать свои капиталы. По их примеру для остальной части осмелевшей производственной бюрократии именно хозрасчёт и самоокупаемость стали первой пробой частного капитала. Оборотливый управленец не только стал получать гигантскую зарплату. Он увидел реальные прибыли производств. Он начал понимать, что, при благоприятном стечении обстоятельств, эти прибыли могут стать его собственностью.

Для «умеющих жить» коррупционеров брежневской закалки хозрасчёт стал, прежде всего, невиданной до сих пор возможностью злоупотребления, личного обогащения. Кроме того, союзниками этих новых производственных управленцев постепенно становились их не менее коррумпированные кураторы от исполнительной власти, получавшие свои дивиденды за покрытие злоупотреблений хозрасчётом. Для бюрократов от производства и торговли, наиболее морально разложенных брежневщиной, хозрасчёт стал мощным катализатором дальнейшей деморализации, эволюции из коррупционеров в политически воинствующих грабителей. Именно эти две, номенклатурная и бюрократическая, группы (производственники и их кураторы) первыми осознали личные выгоды замены ускорения социалистического производства рыночной экономикой. Именно они посредством первых, извлекаемых из хозрасчёта капиталов, начали активно продвигать эту идею, поддерживая наиболее радикальных реформаторов. И именно эта «рыночная номенклатура» стала ядром первых советских предпринимателей.

Таким образом, рыночная номенклатура эпохи перестройки представляла собой сложный конгломерат из парторгов-теневиков, легализовавшихся «цеховиков», с ними связанных, связанного с «цеховиками» рэкета и бывших партийных, комсомольских и исполкомовских работников, ушедших в кооперацию, но сохранивших крепкие связи во власти. Короче говоря, это были все те, кто имел предпосылки (финансовые, производственные, бюрократические) для первичного накопления капитала. И верхушкой этого движения были парткомы – от местных до региональных и республиканских, а затем исполкомы аналогичного уровня, куда удачно перебрались партсекретари.

Это вполне закономерно. Ведь никто из крупных перестроечных бизнесменов не пришел от сохи или станка. Все они, так или иначе, вращались в системе партийно-экономических отношений позднего Союза, а значит, неизбежно являлись субъектами коррупции. Иначе система бы их отторгла. Что же касается самой рыночной номенклатуры, то её укрепление, её утверждение в обществе напрямую зависело от степени недоверия режиму со стороны населения и слабости центральной власти в целом. Воздействуя на потребность элементарного благополучия, подогревая в населении чувство зависти к Западу и желание прорыва в достаток любой ценой, рыночная номенклатура посредством своих «демократических» глашатаев внедряла в массовое сознание заведомые химеры. Психологическая война США против «империи зла» через радиостанции извне и диссидентов внутри режима оказалась безвинной «зарницей» в сравнении с тем, какую войну повела рыночная номенклатура с целью обретения легитимности своего коррупционного способа перехода к рынку. Нарисованная интеллигентами-идеалистами картина капиталистического рая выходила откровенно лубочной, но она нашла живой отклик в сердцах наивной советской публики.

Возможность появления неизбежных спутников капитализма – бедности, безработицы, бездомности – напрочь отвергалась радикальными реформаторами как принадлежность рынка дикого, не имеющего ничего общего с современным западным «цивилизованным капиталом». В крайнем случае речь шла о небольшом, непродолжительном снижении уровня жизни на время «переходного периода». Но страхи эти заглушались в массовом сознании нагнетанием сладкого предвкушения грядущих выгод неограниченного потребления. Фактически, сознание перестроечного человека перенесло на панацею капитализма все чаяния обетованного социализма, плюс обещанные вновь наслаждения капитала.

Советский социализм и западный капитализм не воспринимались как понятия взаимоисключающие. Наслаждения капиталом виделись компенсацией за страдания и разочарования сначала нашей историей, а затем и перестроечной действительностью. Однако здесь присутствовала не только наивная глупость. Ещё брежневщина разложила советского человека, уничтожила в нём социальную личность. Он стал практически равнодушен к ближнему. Его солидарность постепенно разъедалась трёшкой в лапу сантехнику и доплатой за «придержанную» колбасу. Люди всё больше становились друг для друга объектами извлечения выгоды. А рыночная номенклатура просто возвела это отношение в непререкаемый абсолют. И именно это отсутствие солидарности дало возможность рыночной номенклатуре «разделять и властвовать». При наличии у населения сплочения и сопереживания, бюрократии и «цеховикам» не удалось бы так быстро добиться от нас пассивного наблюдения за разграблением страны. Наступление рыночной номенклатуры было стремительным и безжалостным. По сути, повторялась старая большевистская технология. Массированная коммунистическая агитация в октябре 1917 г. полностью деморализовала Петроградский гарнизон, и он, сохраняя нейтралитет, с любопытством наблюдал свержение Временного правительства. Недалёким «серым шинелям» были обещаны мир и земля, за которые они и продали немощный режим. Вот только на руки они получили гражданскую войну и рабство колхозов. Не менее наивный советский обыватель был пойман практически на те же посулы спокойствия и достатка. Но он не продал своих эксплуататоров новой жестокой силе (что носило для царских солдат вид справедливого отмщения), он без сопротивления отдал этим же эксплуататорам то, что было, в конечном счёте, ничейным, во всяком случае, не являлось частной собственностью последних.

Между тем, рыночная номенклатура была прилежными учениками ленинской тактики захвата власти. Цинизм пропаганды достиг апогея. Под занавес перестройки «вещать массам» стали сами предприниматели, надводная часть айсберга рыночной номенклатуры. Они играли на опережение медлительного законодательства и быстро легализовали присвоенное. А обыватель смотрел, как легко стать богатым, и всячески поддерживал «гонимых кооператоров», «борцов с коммунизмом и честных тружеников». Предположительно, в период перестройки могли существовать и сравнительно честные кооператоры. Но в итоге рыночная номенклатура их либо выбила, либо заставила играть по своим правилам. Что же касается самой рыночной номенклатуры, то поддержкой народа эти «передовики разгосударствления» обязаны всё той же брежневщине, под разлагающим действием которой государственное уже не воспринималось населением как общее, оно виделось как ничьё!

Следовательно, когда кто-то брал это «ничьё», обыватель видел перед собой не вора, а ловкого человека и, соответственно, пытался последовать его примеру. Существовали, конечно, неприятие и прямая враждебность «ворам-кооператорам», но их, как правило, проявляло старшее поколение, поддерживавшее консерваторов и, следовательно, его мнение интерпретировалось как «советская пропаганда». Сами же советские бизнесмены (читай, рыночная номенклатура в целом) по той же большевистской методике стали использовать демократические ошибки команды Горбачёва и на волне «предпринимательского диссидентства» и народной симпатии захватывать экономически безграмотные Советы.

Постепенно лоббируя через своих представителей изменения законодательства, рыночная номенклатура добилась таких хозяйственных полномочий, которые ей и не снились при административно-командной системе. Наконец, в 1990г. их радикальные лоббисты протащили через Верховный Совет Закон «О предприятиях в СССР». Этот закон, повлекший за собой фактическую смену общественного строя, не только отменял за год до объявления приватизации общественную собственность на средства производства, он отлучал население от какого бы то ни было контроля за разграблением страны (6. с.300). Горбачёвские умеренные реформаторы спохватились. Но, в отличие от ситуации с консерваторами, в борьбе с реформаторами радикальными они не могли опереться на народ, который, в результате ими же начатого разложения, полностью расслабился и ждал капиталистической манны. Российская рыночная номенклатура реализовывала свои интересы через продвижение во власть «демократической» команды Ельцина. Технология «воцарения» последнего сводилась к постоянной борьбе с союзным центром и обретению полной власти путём его ликвидации. В этой «работе» ельцинские идеологи ловко использовали возрастающие патриотические настроения. Как и в других советских республиках, в РСФСР началось движение национального возрождения. В противовес русофобии национальных окраин, российские патриоты выдвигали тезис о том, что не Россия эксплуатирует нацменов, а нищие республики являются паразитами на теле богатой России. Этот миф взяла на вооружение команда Ельцина. Российская демократическая пропаганда кричала о том, что около половины из 190 млрд. руб. годовой прибыли РСФСР тратится не на российский народ, а на содержание прожорливой союзной бюрократии и поддержку республиканских номенклатур. Следовательно, достаточно уйти России из обременительного Союза, и её народ сразу обретёт достаток. Ельцин, конечно, не хотел реального развала СССР, но он активно использовал этот миф в своём соперничестве с Горбачёвым за симпатии россиян.

Выиграв этот поединок, к моменту подписания нового союзного договора Ельцин становился хозяином самой мощной союзной республики и, таким образом, мог претендовать на роль нового лидера СССР. Однако, увидев результаты действия рыночной номенклатуры и беспомощности умеренных реформаторов, непримиримые консерваторы предприняли отчаянную попытку остановить развал их системы. Провал жалкого путча ГКЧП 19-24 августа 1991 г. не только убедил Запад в искренности советских демократов, он показал рыночной номенклатуре, что психологическая война полностью разрушила советское сознание. Последняя надежда режима – армия – отказалась подчиняться прямому приказу! Страна была готова к употреблению.

Глава 8. Страз Руха.

Пока советский режим был силён, проблемы национальных окраин СССР не вырывались наружу. Бдительные республиканские КГБ душили проявления этнического самосознания своих народов практически на стадии формирования. Редким диссидентским группам удавалось развернуть публичную деятельность. В основном движение ограничивалось малочисленными интеллигентскими кружками. Причём основными очагами национализма в послевоенном Союзе были вновь присоединённые Западная Украина и Прибалтика. Эти же территории первыми начали эскалацию национального протеста в период перестройки и углублявшегося кризиса, когда власть была ослаблена внутрипартийной борьбой.

После подавления украинского вооруженного сопротивления в западных областях УССР, новый всплеск национального движения пришелся на хрущевскую оттепель. Украинские шестидесятники – Л. Костенко, В. Симоненко, В. Мороз, И. Дзюба, И. Драч и другие – были в большинстве своём писательской интеллигенцией.

Но в отличие от своих русских коллег, кроме защиты гражданских свобод, они боролись с русификацией и отстаивали национальную культуру. Больше того, культурные требования носили у них определяющий характер. Это подтверждает смелый поступок Дзюбы, который в 1965 г. направил в ЦК КПУ свою работу «Интернационализм или русификация?». Однако гонения на интеллигенцию начались раньше. Уже весной 1963 года украинские шестидесятники подверглись нападкам со стороны В. Маланчука – идеологического «смотрителя» КПУ. Советская пресса начала очередную травлю «буржуазного национализма». Многие шестидесятники были арестованы, другие подверглись цензуре, но не пошли на открытое столкновение с властью и затаились до лучших времен.

Следующая волна украинского диссидентского движения пришлась на середину 70-х гг. В 1975 г. СССР подписал Хельсинкский договор по правам человека. В ноябре 1976 г. в Украине представители интеллигенции создали Хельсинкскую группу по наблюдению за выполнением договорённостей во главе с писателем Н. Руденко. Приоритетом этого движения были гражданские свободы и, в отличие от шестидесятников, оно объединяло людей разных политических взглядов – от коммунистов до националистов. Группа собирала доказательства нарушения прав человека в Украине и передавала их на Запад. Правозащитная деятельность группы не осталась без внимания КПУ. К 1980 г. 3/4 её членов были осуждены за антисоветскую пропаганду, другие были высланы из СССР. В первый период перестройки (1985-88 гг.), пока идеи реформ получали окончательное оформление, вся борьба реформаторов с консерваторами разворачивалась в Москве. Украинская номенклатура, руководителем которой до 1989 г. оставался осторожный и опытный В. Щербицкий, занимала выжидательную позицию.

Однако вслед за образованием в Прибалтике народных фронтов в поддержку перестройки начала активизироваться и западно-украинская интеллигенция. В 1988 г. на Западной Украине образовываются неформальные общественные объединения: Общество украинского языка, культурно-просветительское общество Льва, а также в Киеве «Народный союз содействия перестройке» и в Винницкой и Хмельницкой областях – «Народный фронт Украины содействия перестройке», возрождается Украинская Хельсинкская группа (УХГ). Осенью того же года инициативные группы содействия перестройке возникли при Союзе писателей Украины и Институте литературы АН УССР. Наконец, 31 января 1989 г. Киевская организация Союза писателей приняла программу «Народного руха Украины за перестройку» (НРУ). Помня судьбу шестидесятников и УХГ, лидеры Руха вели себя крайне осторожно, признавали руководящую роль КПСС и характеризовали себя как связующее звено между реформаторами и народом. Поэтому первоначально членство в НРУ было совместимо с членством в компартии.

Бурный рост Руха начался весной 1989 г., в период выборов в Верховный Совет СССР. К лету движение объединяло около 280 тыс. членов. Окрепнув численно, Рух заметно осмелел, и на учредительном съезде 8-10 марта речь уже шла о создании суверенного государства Украина, но в рамках обновлённого Союза. Председателем НРУ был избран писатель И. Драч. Несмотря на сопротивление КПУ, в результате выборов марта – мая 1989 г. в ВС СССР прошли представители демократической оппозиции – писатели Д. Павлычко, В. Яворивский, Ю. Щербак, Р. Братунь. Украина поддалась общесоюзной тенденции наполнения Советов гуманитарной интеллигенцией. Весной 1990 г. ещё больше окрепший Рух в составе Демократического блока принял активное участие в выборах в Верховную Раду УССР и местные Советы. Блок одержал победу в 4-х западно-украинских и Киевском областных советах. Из 442 депутатов ВР УССР 111 были выбраны при поддержке Демблока. Кроме того, из 373 депутатов от компартии 41 образовали депутатскую группу «Демократическая платформа в КПУ». В свою очередь 38 депутатов этой группы вошли в оппозиционное объединение «Народна рада» и, таким образом, стали посредниками между демократической оппозицией и коммунистическим большинством. Летом 1990 г., в процессе подготовки к принятию Декларации о государственном суверенитете Украины, первый секретарь КПУ и председатель ВР УССР В. Ивашко подал в отставку с поста спикера парламента.

Пользуясь возникшей дезорганизацией ортодоксальных депутатов от компартии и налаженными через Демплатформу связями в рядах большинства, оппозиция 16 июля продавила принятие Декларации о суверенитете. За неё проголосовало 355 народных депутатов. А 18 июля новым председателем ВР был избран лидер группы коммунистов, выступавших за независимость (так называемых «суверен-коммунистов»), – Л. Кравчук.

Глава 9. Этнократия.

По утверждению этносоциологии, национальный язык и культура занимают ключевые позиции в этническом самосознании. Применительно же к УССР начала перестройки можно констатировать практически полное отсутствие у населения этого вида самосознания в восточных, южных и частично центральных областях республики. Его элементы были достаточно сильны в так и нерусифицированной западной части страны и в среде столичной интеллигенции.

Однако западно-украинское население было крайне малочисленно в сравнении с густонаселёнными индустриальными районами востока и юга, и в общей своей массе многонациональный народ Украины был бесконечно далёк от идеи национального возрождения. Напротив, советское воспитание уложило термины «националист» и «бандеровец» в один смысловой ряд с ярлыками разбоя и бандитизма. Подобное состояние дел всячески удручало часть украинской писательской интеллигенции, чьё национальное самосознание было развито особенно остро. Мысля свойственными их ремеслу героическими категориями, националистические писатели рассматривали интернационализацию Украины не иначе как уничтожение украинской культуры, геноцид украинцев как этноса. К этому же добавлялась нереализованность и непопулярность самих писателей, связанные с отсутствием спроса на украинскую литературу. Национальная элита влачила в собственной стране жалкое существование.

Г. Блуммер тонко подметил природу инициаторов националистических выступлений: «Те, кто начинают движение, обычно обладают какими-то огорчительными личными воспоминаниями о том, как им дали почувствовать себя неполноценными и недостаточно привилегированными для того, чтобы получить какой-то респектабельный статус» (7, с.587). И так как после бандеровщины другого национального движения, кроме писательско-правозащитной оппозиции, в Украине не было, вполне закономерно, что именно писатели, как ветераны борьбы с режимом, инициировали и возглавили национально-демократическое движение перестройки. Однако именно эта особенность стала причиной исключительно популистского приложения сил всего движения, героической проповеди, отодвинувшей на второй план реалии и насущные проблемы жизни 50-миллионного населения Украины.

Символично-мифологическое сознание писательской интеллигенции закономерно впитало из коммунистического режима все его идеологические клише тотальной войны добра и зла, только применяло их с точностью до наоборот. Поэтому и возглавляемому ею национально-освободительному движению борьба за независимость, возрождение языка и культуры виделась именно борьбой символов.

Именно поэтому основной акцией Руха периода перестройки считается символичная же «живая цепь» Ивано-Франковск – Львов – Киев, выстроенная 21 января 1990 г., в годовщину воссоединения с Западной Украиной. А то, что депутаты от Руха 28 октября 1989 г. заставили республиканский парламент принять закон о государственном статусе украинского языка, трактуется как величайшая победа демократии. Уже тогда национальное движение трактовало демократию исключительно как этнократию, то есть не как власть всего многонационального народа Украины, а как руководство «титульного этноса». Рух вербовал сторонников популистской тактикой свержения памятников коммунистического режима и альтернативным возведением собственных. Особенно в этом преуспели западные области.

Начиная с акции 1 августа 1990 г. в городке Червонограде по демонтажу памятника Ленину, волна символичных разрушений прокатилась по всей Украине. Надо сказать, что подобные живописные акции очень сильно влияли на заидеологизированное сознание населения и многие годы после являлись эффективным заменителем реальных экономических и политических преобразований.

Неслучайно борьба КПУ с самочинными памятниками солдатам УПА и дивизии СС «Галичина» в Западной Украине в литературе по новейшей истории нашей страны (8. с.419) характеризуется не иначе как «сопротивление демократическим преобразованиям».

На заключительном этапе перестройки (1989-91 гг.) украинская демократическая оппозиция была представлена в союзных и республиканских выборных органах в основном писателями и гуманитарной интеллигенцией националистического толка. Выдвигаемые Рухом экономические программы были явно второстепенными и декларативными.

Это обстоятельство задало тон, фактически обозначило форму демократизации Украины, вернее, её иллюзии. Именно в конце перестройки писательское руководство оппозиции сформулировало современную концепцию достижения национальной независимости. Независимость они трактовали как избавление от двух видов засилья: экономического ограбления Москвой и духовного ограбления русификацией.

Первая сентенция не несла в себе ничего оригинального: наша республика неимоверно богата, житница и индустриальный центр Европы, а СССР во главе с Россией «пожирают наше сало»; достаточно отделиться от Союза, и жизнь в Украине поднимется до западного уровня. Практически ту же идею богатой Родины, обираемой прожорливым Союзом, использовала команда Ельцина для завоевания симпатий народа. Но на экономическом возрождении националистическая оппозиция внимания как раз и не заостряла.

Подъем достатка украинцев преподносился как что-то само собой разумеющееся, намертво привязанное к этнокультурному возрождению. И практически до конца правления президента Кравчука возрождение культуры и языка «титульного народа» так и продолжали преподноситься украинскому социуму как приоритетные ценности демократии.

Глава 10. Айкидо.

Большую часть перестройки руководивший республикой В. Щербицкий не мог приветствовать националистический подъём Западной Украины. Ведь именно увлечение национализмом его предшественника Шелеста стоило тому карьеры. Однако было бы ошибкой считать, что украинская номенклатура втайне не мечтала, как минимум, о той же шелестовской экономической автономизации.

При введении хозрасчёта и в ожидании перехода к рынку такая автономизация сулила баснословное обогащение, с которым привилегии административно-командной системы не шли ни в какое сравнение. Это предположение подтверждается тем, что уже через год после отставки Щербицкого, без кардинальной чистки партаппарата, номенклатура начала торг с Рухом в стенах Верховной Рады.

Экономический сепаратизм был заветной мечтой украинской партократии. Кроме того, решающую роль в сближении оппозиции с «суверен-коммунистами» сыграло забастовочное движение. Волна летних 1989 г. забастовок началась с Донбасса, где бастовали 182 шахты. Первоначально они выдвигали исключительно экономические требования, в том числе контроль коллективов за предприятиями, которые постепенно захватывала рыночная номенклатура. А захватывать было что!

Украина являлась одним из индустриальных центров СССР. Тут производилось 46,6% железной руды, 35% стали и проката, 25% машиностроения, было сосредоточено 50% сахарной промышленности, 33% производства овощей и 25% мясо-молочного производства всего СССР (8. с.413). В то же время, 95% собственности на средства производства в Украине были в руках союзных министерств и ведомств. За такой «куш» номенклатура готова была пойти на сделку с дьяволом, не то что с Рухом! К лету 1990 г. экономический обвал, начавшийся в 1989 г., достиг апогея, а падение национального продукта в СССР составило 10%. Украинские шахтёрские забастовки стали составной частью общесоюзного горняцкого движения, отстаивавшего в первую очередь экономическую независимость трудящихся. Это движение стало одним из переломных факторов перестройки. В 1990-91 гг. забастовочные силы стали более политизированными, лидеры шахтёров из русско-культурных регионов стали налаживать связи с националистической оппозицией. Однако главные требования забастовщиков продолжали быть сугубо экономическими: разгосударствление и приватизация предприятий путём передачи их в собственность трудовым коллективам. Фактически именно эти требования окончательно убедили рыночную номенклатуру в том, что свои привилегии она может сохранить лишь при условии союза с националистами и совместной борьбы за независимость государства, то есть национальной бюрократии. В противном случае забастовочное движение рано или поздно добьётся социализации производства, а следовательно, лишит номенклатуру и реальной власти и надежды на рыночное обогащение.

Идеологическая машина украинской номенклатуры начала постепенную перестройку на новые рельсы. В частности, символичен для всей украинской номенклатуры путь в лоно национального возрождения бывшего секретаря ЦК КПУ по идеологии Л. Кравчука. Начался он с того, что Щербицкий летом 1989 г. поручил идеологу Кравчуку возглавить группу аналитиков по изучению Руха и выработки приёмов его дискредитации (9, с.7).

Я допускаю, что именно в процессе изучения национально-освободительного движения Кравчук и разглядел его влияние на массовое сознание и, вместе с тем, крайнюю экономическую безграмотность. Эти два качества, в случае их правильного использования, могли сулить неограниченную власть, которая и не снилась ни одному советскому функционеру. В Раде компартийный идеолог становится председателем Комиссии по вопросам патриотического и интернационального воспитания!

После своего избрания председателем ВР, главную «перестроечную» победу Кравчук одержал осенью 1990 г., умело использовав студенческую голодовку, среди требований которой была отставка правительства УССР во главе с В. Масолом. «Поддержав» студентов, «суверен-коммунисты» и «Народная рада» добились отставки правительства, в результате которой резко увеличилось влияние председателя ВР (10, с.6-7), что в итоге позволило Кравчуку стать президентом.. Таким образом, студенты, как и Рух преследовавшие цели национального возрождения, точно так же неосознанно способствовали сохранению у власти в Украине мутировавшей коммунистической номенклатуры.

Постепенно все «суверен-коммунисты» начинают перекрашиваться в сторонников национального возрождения. Процесс был достаточно сложным и нелинейным, и заслуживает отдельного исследования, но суть его была именно такова. Чтобы сохранить власть и остаться «на раздаче» к моменту разгосударствления собственности, номенклатура легко поменяла интернациональные идеи на идеи национальные. Хотя, по сути, и те и другие были лишь идеологическим гримом чиновного всевластия, такая смена вывески позволила части наиболее дальновидной партократии очень быстро превратиться в глазах народа из оплота коммунистической реакции в носителей национал-освободительной революции.

Глава 11. Выбор без выбора.

Тем временем в Москве произошел путч ГКЧП, который окончательно разделил украинскую номенклатуру на «гибких» борцов за личную власть и ортодоксальных коммунистов. Кравчук занял выжидательную позицию, не торопясь выражать верность хунте, но и не поддаваясь требованиям «Народной рады» выступить против ГКЧП. А когда переворот провалился, сторонники Кравчука поняли, что компартия окончательно дискредитирована и назад пути нет. Президиум ВР УССР утвердил Временную комиссию для выявления пособников переворота на Украине. Подобные же комиссии были созданы при всех местных Советах. Началась охота на прокоммунистических бюрократов и журналистов.

Националисты и «суверен-коммунисты» были настолько напуганы даже такой чисто гипотетической возможностью возврата в прошлое как ГКЧП, что 24 августа открыли внеочередную сессию ВР, на которой был принят «Акт провозглашения независимости Украины». А скорее всего, это была лишь причина, которую они давно искали. Акт поддержали 346 депутатов, что свидетельствует о паническом бегстве подавляющей части парламентского большинства в лагерь «суверен-коммунистов». На следующий день Президиум Верховной Рады принял указ «О временном приостановлении деятельности компартии Украины». Отдельным постановлением Президиум передавал всё имущество ЦК КПУ и ЦК КПСС на территории Украины на баланс ВР и местных Советов.

Так что перебежавшее большинство осталось при своих. А 1 декабря 1991 г. в Украине состоялись одновременно всенародный референдум для подтверждения Акта независимости и выборы Президента Украины.

Ставшие новым большинством ВР «суверен-коммунисты» не упустили своего главного шанса. Вследствие раздробленности в лагере демократической оппозиции, выставившей нескольких кандидатов, и сохранения доверия к коммунистам большинства дезориентированного населения, президентом стал номенклатурный идеолог Л. Кравчук. Понимала ли главный смысл всех «суверен-коммунистических» трансформаций националистическая интеллигенция? Несомненно. И её наиболее непримиримая часть выдвигала все последующие годы правления Кравчука идею люстрации – запрета бывшей номенклатуре занимать государственные должности. Однако момент для этого был упущен – Кравчук и его сторонники стали легитимными единоличными хозяевами страны. Другая же часть националистов пошла на союз с номенклатурой совершенно сознательно.

Шахтёрское забастовочное движение, правильное и справедливое, было стихийным движением «низов», а значит явлением непродолжительным. С ним новое государство было строить достаточно проблематично, а главное – некому. Ни гуманитарная интеллигенция, ни председатели стачкомов не годились на роль управленцев.

Номенклатура же была самой организованной структурой Украины, главным и единственным узлом, на который была завязана вся система экономики и управления. Намертво повязанная не только властной вертикалью, но и коррупцией, номенклатура была намного более сильным партнером, чем стачкомы. Да, она могла проиграть бой. Но длительную войну она неизменно выигрывала.

Поэтому, несмотря на все московские «ветры перемен», только люди храбрые и фанатично верившие в справедливость могли решиться не бескомпромиссную борьбу с украинской советской бюрократией. Впечатлительные писатели-диссиденты, напуганные лишь намёком на репрессии в 70-х и загнанные цензурой в «кухонную оппозицию», таковыми людьми, очевидно, не были. Но им это было и не надо!

Делом жизни националистической интеллигенции было возрождение украинского языка и культуры, территориальная независимость Украины. Для большинства из них, воспитанников советской системы, демократия имела достаточно туманные очертания, а уж демократия а-ля Украина вообще сводилась к примерам из истории «казацкой вольницы». Поэтому и будущее независимой Украины представлялось им более продвинутым вариантом шелестовской украинизации, экономической автономизации и занятием руководящих должностей этническими украинцами. Кроме того, мощное национально-демократическое движение народа было результатом эйфории, вызванной разоблачениями преступлений коммунистического режима и иллюзией «справедливого капитализма». С эйфорией прошло и само движение. Наконец, в выборе союзника у националистов просто не было выбора как такового.

В отличие от русско-культурного шахтерского движения, без особого пиетета относившегося к национальному возрождению, номенклатура всеми своими действиями давала понять, что она именно украинская номенклатура. Партийная бюрократия всячески подчеркивала свою готовность строить именно национальную державу, сбросить коммунистическую личину ради сохранения власти.

Поэтому даже та часть националистической интеллигенции, что искренне ненавидела номенклатуру, понадеялась с её помощью построить национальное государство, а уж потом сделать его истинной демократией. Очень жаль, что результаты этого просчёта пожинают не они, а мы, так и не вырвавшиеся из удушливых объятий мутировавшей авторитарно-коррупционной власти.

Ещё 17 марта 1991 г. к всесоюзному референдуму по вопросу сохранения обновлённого Союза ВР УССР «пристегнула» свой вопрос о подписании Украиной нового союзного договора на основе Декларации о государственном суверенитете. Как показала дальнейшая история независимой Украины, ни о какой независимости украинских граждан, как экономической, так и в принятии решений о своём будущем и будущем своей страны, речь не шла. Речь шла исключительно о государственной независимости, независимости государственного аппарата.

Утвердительный ответ населения на поставленный вопрос легализовал претензии национальной бюрократии на монопольное владение украинской госсобственностью в споре с союзным центром. Как отмечал В. Зайцев, «кадровая преемственность» власти в большой мере сохранилась.

Большинство партийных руководителей нижнего и среднего звена ещё в годы «перестройки» благополучно пересело из кресел секретарей райкомов и горкомов в кресла руководителей местных Советов и исполкомов» (10, с.8). Для них и коммунистического большинства Верховной Рады, мигрировавшего в ряды «суверен-коммунистов», новый президент Кравчук был своим ставленником и залогом сохранения их власти при невероятных, вновь открывавшихся возможностях приватизации гигантской госсобственности. Ведь до 1 января 1990 г. 98% основных производственных фондов принадлежало государству.

Отсюда становится понятно, почему именно Кравчук инициировал встречу в Беловежской пуще 8 декабря 1991 г. и, по словам бывшего руководителя службы президента по внутренней политике Н. Михальченко, «Он подготовил черновой проект возможного соглашения» (9, с.96). В отличие от команды Ельцина, претендовавшей на власть в новом Союзе, команда Кравчука могла претендовать лишь на собственность украинского независимого государства.